Архитектура как инструмент конструирования будущего

Финам.FM, Будущее где-то рядом 09/04/2010 20:05

НЕКЛЕССА: Добрый вечер, господа радиослушатели. У микрофона Александр Неклесса, и тема сегодняшнего разговора: "Архитектура как инструмент конструирования будущего". Я бы сказал даже: архитектура как инструмент сотворения будущего.

И гость в студии – Дмитрий Евгеньевич Фесенко, член правления Союза московских архитекторов, профессор отделения Международной академии архитектуры в Москве, издатель и главный редактор журнала "Архитектурный вестник". Добрый вечер, Дмитрий.

ФЕСЕНКО: Добрый вечер.

НЕКЛЕССА: И сегодня мы будем говорить даже не просто об архитектуре как инструменте сотворения будущего, а я бы позволил себе такое экзотическое выражение: архитектура как чаровник, который извлекает будущее из сознания людей, существуя, как своего рода, наверное, аттрактор. Как сейчас сказали бы в таких науках как синергетика, нелинейные подходы к методологии опознания новизны.

Дмитрий, ХХ век, он вообще, по-моему, век архитектурного прорыва. Но всякое явление, всякий феномен имеет какие-то свои этапы. Каким вам видится ХХ век с точки зрения футорологии, я бы даже сказал, определённого утопизма?

ФЕСЕНКО: Прежде всего, нужно сказать, что архитектура и градостроительство эпохи Французской революции можно считать предвестником вот такого прорыва, о котором вы говорите. Действительно, в ХХ веке произошёл прорыв к будущему, расширился горизонт предвидения. В том числе это коснулось архитектуры и градостроительства. Потому что именно архитектуре и градостроительству свойственна изначальная  проектность, причём, в том числе в рутинном сегменте.

Известный теоретик искусства Зедельмайер говорил о том, что в ведущих произведениях искусства налицо пророчащая функция. Так вот, в архитектуре та самая пророчащая функция присутствует даже в рутинном сегменте, даже среди архитекторов не звёздных, которые занимаются, например, архитектурой интерьера и проектируют для обывателя. Они должны предвидеть...

НЕКЛЕССА: То есть они не только очаровывают обывателя, они создают для него определённую образную среду, которая в каком-то смысле конструирует сознание этого самого обывателя.

ФЕСЕНКО: Архитектор должен предвидеть сценарий будущего. Например, я как-то был у одного приятеля, одного из ведущих архитекторов, дома. И было очень любопытно посмотреть, каким образом соотносится тот жизненный сценарий, который он когда-то вкладывал (это было 10 лет назад) в квартиру в Южном Бутово.

Я обратил внимание, что у него в сауне стоит купель. И я задал вопрос: "Ты пользуешься ей?" Он говорит: "Ты знаешь, несмотря на то, что я шёл к этому решению с самого начала, один раз я окунулся, на 5 сантиметров залил всю ванную, и после этого вот она просто таким как бы артефактом..."

НЕКЛЕССА: Стоит как некоторый дизайнерский объект.

ФЕСЕНКО: Это я к тому, что архитектура утопична, в хорошем смысле слова, изначально. И архитектор должен сужать зазор между...

НЕКЛЕССА: Утопией и будущим.

ФЕСЕНКО: ...Утопией и жизненным сценарием, тем, который уже будет в реальности. И это не всегда получается. Тем более что в ХХ веке, как вы заметили, архитектура и градостроительство совершили тот самый прорыв в будущее. То есть они изначально как бы расшили тот самый зазор, и теперь архитектор должен был предвидеть будущее не двух-трёхлетнее, не краткосрочное будущее, а дальнобойный взгляд культивировать.

НЕКЛЕССА: Я бы даже сказал, Дмитрий, что разные языки будущего проявились в ХХ веке. Потому что архитекторы не только заглядывали в будущее, они видели достаточно различный образ этого будущего. Были, конечно, определённые потоки архитектурные, но даже в рамках этих потоков мы видим различное прочтение этой творящейся утопии, если угодно.

ФЕСЕНКО: Вообще я бы сказал, что ХХ век для архитектуры, это был век утопии. И наиболее футурологичные вспышки были в 20-е и 60-е годы, и они удивительным образом совпали со вспышками массовизации. Это не значит, что они всегда запараллелены.

НЕКЛЕССА: Ну правильно, ведь город развивался в это время. То есть революция масс, городская революция... Такая вторая городская революция по сравнению с некогда произошедшей вообще в Европе городской революцией. Но строительство городов обустройство их – в этом проявились, по-моему, достаточно разные подходы. Условно говоря, подход вот этого вертикального интегрированного города – ну, я со своей непрофессиональной позиции как вижу – и концепция широкого города, даже не города, а такой агломерации посёлков.

На мой взгляд, за этим стоят совершенно разные образы будущего. Вот в первом случае я вижу основу – машина, индустриальное производство, моногород, город-фабрика. А во втором случае я вижу – человек, у которого обустраивается... Вот концепция широкого города, зелёного города. Ну, вы как профессионал лучше это всё опишите!

ФЕСЕНКО: Ну, можно говорить в терминах конца 20-х годов, которые, в принципе, перекочевали и в наше время – это урбанизация и дезурбанизация. Мы знаем, что созданию и проведению в жизнь первого пятилетнего плана сопутствовали споры о соцрасселении, социалистическом расселении. Они пришлись на конец 20-х – начало 30-х годов, и как раз споры протекали тогда в Комакадемии, и велись между урбанистами и дезурбанистами.

Сейчас, по истечении многих десятков лет мы видим, что их больше объединяло, а не разъединяло. А объединяло их понимание того, что из способа производства (как это тогда называлось) рождаются способы расселения. А из способов расселения рождаются способы обустройства жизни. То есть жизнестроительство, которое материализовалось в типах жилья, в типах социальных объектов.

НЕКЛЕССА: Наверное, сам процесс, который происходил, если мы говорим о России, он стимулировал вот это индустриальное расселение. Потому что шла индустриализация, индустриализация предполагала освоение, скажем так, природных ископаемых, строительство новых социальных объектов, соответственно, обустройство вот этих вот, то, что стало впоследствии, моногородов.

То есть я, в общем-то, в русской утопии вижу, знаете, такую парадоксальную, одновременно и утопию, и антиутопию, и реальность. То есть будущее реально вторгалось в наши дни. Я имею в виду, что утопию ведь можно построить в среде, которая совершенно не предрасположена к какой-то динамике. А в ХХ веке удивительным образом совпала вот эта вот динамика жизни и одновременно возможность творения, архитектурного творения, обустройства этой жизни.

ФЕСЕНКО: Возвращаясь к концу 20-х – началу 30-х годов. Разъединяло их как раз вот то, о чём вы говорили. С одной стороны, урбанисты – речь шла о городах, размером 50-60 тысяч жителей, застроенных 4-5-этажными домами. А дезурбанисты говорили о линейных городах, о малоэтажном жилье. Но они сходились не только в отношении к равномерному, как тогда говорили, размещению предприятий, освоению территорий и размещению городов при производствах, которые были смещены, в том числе и с точки зрения геополитической, военной и с точки зрения локализации сырьевых ресурсов в восточную часть.

Так вот, так же как в середине 20-х годов общим для конструктивистов и рационалистов мы видим результат – архитектурную форму. Хотя одни говорили о том, что в основе лежит функция, а другие говорили о восприятии пространства, восприятии формы, так и в конце 20-х – начале 30-х между дезурбанистами и урбанистами больше общего, чем различий. Но власть в постановлении о перестройке быта, по-моему, датированном 31-м годом, фактически поставило крест как на позиции урбанистов, так и на позиции дезурбанистов.

Дело в том, что ресурсы были скудными, власти интересовала, конечно, перспектива индустриализации, а человеческий фактор и человек из этой иерархии ценностей просто выпадал. И речь шла уже о строительстве бараков, о строительстве балков, как тогда это называлось. И архитекторы, кстати, даже проектировали вот те самые балки, те самые бараки, о которых, по-моему, Высоцкий пел, как мы знаем, "на сколько там комнат – одна уборная".

НЕКЛЕССА: То есть произошёл перелом, перелом не только в жизни страны на рубеже 20-30-х годов, но и в такой удивительной сфере деятельности как архитектура. Мы сейчас уйдём на краткую паузу. После этой очень короткой паузы продолжим наш разговор.

Реклама.

***

НЕКЛЕССА: У микрофона Александр Неклесса, тема сегодняшней беседы: "Архитектура как инструмент конструирования будущего". Я беседую с Дмитрием Фесенко, членом правления Союза московских архитекторов, главным редактором журнала "Архитектурный вестник".

Дмитрий вот в начале разговора мы говорили о том, какой взрыв футуристики и инноватики произошёл в ХХ веке. В 20-х годах он ярко проявился в архитектуре. Архитекторы спорили о путях развития: урбанизация, дезурбанизация, индустриальный высотный город, город широкий, состоящий из зелёных парков, садов, низкоэтажной жилой застройки, индивидуальных домов. И вот в России эти споры подошли к историческому рубежу 30-х годов – индустриализация, когда была подведена некоторая черта, приняли решение, когда в сферу утопии вступила такая материя как практика. Ну, вот на этом месте мы остановились. И вот этот перелом, к чему он привёл?

ФЕСЕНКО: Утопию 20-х годов сменила утопия 30-50-х годов.

НЕКЛЕССА: Тоже утопия?

ФЕСЕНКО: Тоже утопия, но это консервативная утопия...

НЕКЛЕССА: Как интересно! "Консервативная утопия" – замечательное выражение.

ФЕСЕНКО: Это проявилось как в стилистических признаках – в переориентации с конструктивизма на неоклассические рельсы, так и в сфере градостроительства. Открытый город, модель открытого города... Мы помним параболу Ладовского, которая прорывала радиально-концентрическую систему Москвы в северо-западном направлении. Так вот, открытый город сменили осевые композиции, центрические композиции. В центре этой композиции был сакральный центр – мы помним проект Дворца Советов. И уже послевоенные высотки выстраивались как бы в логике вот этой консервативной утопии. Вместо рабочих клубов пришли дворцы.

И нельзя сказать, что за этим стояла фигура диктатора, это выращивалось культурой с конца 20-х годов, и это можно проследить, в частности на материале архитектурной печати. И эта консервативная утопия сменила утопию 20-х. Кто-то из архитекторов сумел наступить на горло собственной песне, переориентироваться, и таких было большинство. Были люди, которые не смогли и изначально были приспособлены – такие великие архитекторы Леонидов или Мельников. Тем не менее, эта утопия возобладала. Но с конца 40-х годов наметились первые признаки перехода к новой парадигме, к новой утопии.

НЕКЛЕССА: Дмитрий, но вот я со своей колокольни насчитал даже не два, а три периода в вашем рассуждении. Смотрите, футуристика 20-х годов, когда возникают совершенно различные проекты, когда спорят принципиально различные подходы. Перед паузой вы упомянули переход к такой, знаете, прагматичной, функциональной, дешёвой застройке. Я бы назвал, такой инженерный стиль – бараки, дома-коммуны. Причём, интересным образом, один смысл дома-коммуны, который закладывался в 20-е годы как новый образ жизни, он преломляется в общежитие.

По сути дела... Вот слово неслучайно выскочило. Барак просто как, мне кажется, не только средство удешевления, но и средство социального контроля. Потому что люди, которые живут в общежитии, они более контролируемы, чем люди, которые живут в своих собственных отдельных домах, ну, даже не собственных.

И вот, наконец, тот третий, я бы его назвал имперский стиль, о котором вы говорите, и который, действительно, где-то совпадает вот с этим драматичным переломом между 50-ми и 60-ми годами. А в России совпадает со смертью Сталина.

ФЕСЕНКО: Ну, вы абсолютно правы. И есть целый ряд исследований, в частности Марка Мееровича по поводу того, что жилище являлось инструментом принуждения и контроля. И вот те самые балки, те самые бараки, те самые общежития, они и являлись таким инструментом.

НЕКЛЕССА: А, наверное, вот эта классическая архитектура или неоклассическая 40-50-х годов, она просто-напросто сопрягалась с новым уровнем технического развития и технического контроля. Я слышал, что в Доме на набережной, вот сейчас, в процессе его перестройки и реконструкции, как вот сейчас принято евроремонт проводить в таких дорогих квартирах, вскрылись просто колодцы, в которых находись устройства по прослушке этих квартир.

ФЕСЕНКО: Ну, можно сказать, что и жилище специалистов – это называлось "жильё специалистов" – было тоже инструментом контроля, инструментом управления...

НЕКЛЕССА: А в архитектурном смысле это тоже как-то проявлялось? Ну, я имею в виду не только вот эти вот колодцы, где находись соответствующие устройства.

ФЕСЕНКО: Ну, ведь дома специалистов... Тогда не было этого термина, но сейчас мы можем сказать, что это элитное жильё. Это было жильё с чёрными лестницами для прислуги, с комнатой для прислуги, и так далее. В этих домах селилась новая аристократия сталинская: номенклатура, учёные, авиаторы, и так далее, и художественная интеллигенция, писатели.  

НЕКЛЕССА: Знаменитые высотки сюда же входят, наверное.

ФЕСЕНКО: Конечно. Ну, дома специалистов, которые застраивались, вот магистральный тип застройки – это всё дома специалистов. И, в общем, они, конечно, занимали в общем объёме какие-то проценты. Но, тем не менее, именно они попадали в журналы по архитектуре. Балки и бараки, в общем, это такой как бы апокрифический слой...

НЕКЛЕССА: Ну и особенно им хвастаться не хотелось.

ФЕСЕНКО: Хвастаться нечем, но, на самом деле, это любопытный материал. Просто им по истечении многих десятилетий, в общем, очень тяжело завладеть. Фотоматериалы какие-то остались... Но, тем не менее, это слой архитектуры, это слой повседневности, а повседневность становится объектом истории архитектуры и интереса историков архитектуры. В общем, эта сфера, конечно, находится с точки зрения источниковедческой базы гораздо в более худшем состоянии.

НЕКЛЕССА: А 60-е годы? В чём причина этого переворота, который происходит? Вот вы выделили две такие взрывные позиции: 20-е годы и 60-е годы. В чём причина этого архитектурного взрыва? Ведь он не только в России произошёл, даже может быть не столько в России в тот период.

ФЕСЕНКО: На Западе аналогичный процесс происходил сразу после войны, когда происходила реконструкция разрушенных городов, когда тот же самый напор урбанизации воспринимался...

НЕКЛЕССА: Реконструкция в новом стиле, в новой стилистике.

ФЕСЕНКО: Дело в том, что неоклассика на Западе в 30-е годы... Тоже был такой же всплеск арт-деко и неоклассики, постконструктивизма, как это у нас называлось. А у них эта волна заняла десятилетия. Это у нас до середины 50-х годов, а у них практически в послевоенное время... В общем, реконструированные города. Всё это делалось...

И в градостроительном смысле появилась уже модель микрорайона – это свободная планировка, это расставленные дома, с радиусами обслуживания социальных объектов и так далее. У нас произошло буквально то же самое на десятилетие позже. Единственное, что они сразу сообразили, что индустриализация – это тот молох, который чреват последствиями. И к 70-м годам они успели отказаться или, во всяком случае, расширить эту базу.

НЕКЛЕССА: Подождите, Дмитрий, но в России, насколько я помню, в этот период возникает именно такой индустриальный тип жилища: массовая застройка, знаменитые "хрущёвки", как к ним ни относиться, но которые просто периода этого элитного жилья, вкладывания средств как в некую магистраль, позволили огромному количеству людей получить просто жильё, переселиться из подвалов, из вот этих самых бараков, о которых мы говорили.

ФЕСЕНКО: Я бы сказал, что в архитектуре и градостроительстве из ряда таких больших проектов, крупных проектов, проект хрущёвский, продолженный Брежневым, в общем, он был осуществлён и реализован. Если он не решил, то значительным образом смягчил эту проблему. Были построены более полутора миллиардов метров квадратных жилья. То есть это практически половина всего жилого фонда, которым мы сейчас располагаем. Можно обсуждать качество первых пятиэтажек, но я напомню, что они рассчитаны были на 25 лет.

НЕКЛЕССА: Ну, я повторю тогда то, что в первой части нашей передачи мы говорили о том, что одновременно сопрягались в ХХ веке две тенденции. Одна тенденция, где в центре находился символ индустриализма – машина; вторая тенденция – где человек. И при всех издержках вот этого процесса Хрущёва, которые без лифта, мы относимся к ним достаточно презрительно, сейчас они ломаются, но здесь всё-таки выдвигается опять фигура человека.

Может быть, здесь именно корреляция с тем переломом, который происходит в мире? Вот этот постиндустриальный перелом, когда человек становится более важным инструментом, чем машина.

ФЕСЕНКО: Ну, что касается российского материала, то постиндустриальный перелом или постмодернистский...

НЕКЛЕССА: А вы считаете, что это одно и то же, постиндустриальный и постмодернистский?

ФЕСЕНКО: Я бы не сказал, что это одно и то же, но в истории архитектуры, в общем, в ходу термин "постмодернизм". Причём постмодернизм, понимаемый и как стилевое направление внутри архитектуры, так и в социокультурной версии. Так вот, это относится уже, на мой взгляд, к концу 60-х годов, то есть это следующий этап. И появление так называемой крупной формы, появление средового подхода, изменение отношения к памятникам, к наследию, экологическая составляющая – это уже достояние 70-80-х годов. В основном в теории, а не в практике.

НЕКЛЕССА: Давайте во второй части нашей передачи, после краткого выпуска новостей, поговорим как раз об этом постмодернистском переломе, который, по-моему, в каком-то смысле переходит в наше настоящее и в наше будущее. А после этого выпуска мы продолжим наш разговор с гостем в студии Дмитрием Фесенко, членом правления Союза московских архитекторов.

Новости.

***

НЕКЛЕССА: У микрофона Александр Неклесса, и тема сегодняшней беседы: "Архитектура как инструмент конструирования будущего". Гость в студии – Дмитрий Евгеньевич Фесенко, член правления Союза московских архитекторов и главный редактор журнала "Архитектурный вестник". Мы говорим о ХХ веке, пока что о ХХ веке. ХХ век, который был своего рода трамплином в будущее. Когда в калейдоскопическом режиме в архитектуре прошло несколько стилистических волн, несколько революций, связанных с ускорением социальных перемен.

И в предыдущей части разговора мы... Футуристическую стадию 20-х годов, своеобразную инженерную стадию 30-х годов, если говорить применительно к России, связанную с индустриализацией страны, имперский стиль, который был связан с позицией номенклатуры и с таким, если угодно, неоаристократическим подходом, неофеодальным подходом к ситуации в стране. И, наконец, парадоксальный индустриализм 60-х, когда, с одной стороны, промышленное, индустриальное строительство не очень качественного жилья, но массового жилья...

И, Дмитрий, меня, конечно, потрясла цифра, когда вы сказали, что в этот период было построено практически половина всего жилого фонда страны.

ФЕСЕНКО: В 60-80-е годы.

НЕКЛЕССА: В 60-80-е годы. Ну а вот после этой индустриальной волны что происходит?

ФЕСЕНКО: С конца 60-х годов наметилась подвижка в направлении постмодернизма. То, что на Западе произошло в конце...

НЕКЛЕССА: Ну да, происходит постиндустриальная революция.

ФЕСЕНКО: ...В конце 50-х годов, у нас с интервалом запаздывания в 10 лет. И, можно сказать, что бумажная архитектура 80-х годов находится в рамках того самого постмодернизма. И фактически можно говорить о футурологической составляющей внутри бумажной...

НЕКЛЕССА: Здесь какой-то разрыв. Вот у вас появляется выражение "бумажная архитектура". То есть, до этого мы говорили, что архитектура даже с некоторым опережением вытягивала будущее из социальной среды или, по крайней мере, корреспондировало. Вот у вас появляется выражение "бумажная архитектура". Действительно, наверное, появляется масса экзотических объектов, но почему вот этот разрыв между вытягиванием будущего и производством образов, а не материальных объектов?

ФЕСЕНКО: Реальный процесс строительства продолжался в 70-80-е годы, продолжалось и массовое строительство нового поколения жилья по новым поколениям проектов типовых, продолжалось строительство уникальных объектов, в том числе Олимпиады.

Но бумажная архитектура – это архитектура молодых людей, которые участвовали в бумажных конкурсах. Это абсолютно фантазийные, абсолютно утопические темы...

НЕКЛЕССА: То есть это просто следствие такого изобилия?

ФЕСЕНКО: Нет-нет. Это особый жанр, был инициирован...

НЕКЛЕССА: Я имею в виду генетику этого жанра. То есть бумажная архитектура не потому, что не происходило инновационное некоторое развитие, а в силу того, что его рамки стремительно расширялись и появлялись всё более и более экзотичные объекты, которые... Ну, просто изобилие – и людей стало много, и архитекторов, наверное, немало в эти годы появляется. Да и технические возможности.

ФЕСЕНКО: Те западные компании, которые инициировали эти бумажные конкурсы, они преследовали своей целью как раз приближение того будущего. Они придумывали темы: "Стиль XXI века"...

НЕКЛЕССА: То есть ещё появляются такие, знаете, стратегические замыслы в сфере архитектуры. Вот здесь именно начинает, возможно, осознаваться то, с чего мы начали наш разговор – архитектура как инструмент сотворения будущего.

ФЕСЕНКО: Вероятно, вероятно.

НЕКЛЕССА: Осознаваться как просто практическая задача.

ФЕСЕНКО: Они создавали задел идей на будущее. Испытывая, видимо, дефицит или понимая, что этот дефицит наступит, они специально культивировали темы бумажных конкурсов, тем самым приближали вот это будущее. Потому что в бумажных конкурсах рождается новая типология, возможно и освоение новых конструкций и материалов, может быть, новая идея расселения, социально-функциональные типы...

НЕКЛЕССА: Извлечение инновационно-ориентированных личностей, инновационно ориентированной среды.

ФЕСЕНКО: Я думаю, да.

НЕКЛЕССА: И бумажная архитектура с этой колоссальной экзотикой, в какой-то момент она получает возможности для воплощения? Если получает, то когда вы видите эту границу?

ФЕСЕНКО: Изначально эти конкурсы не предполагали реализацию. Другое дело, что многие архитекторы, которые в 80-е годы были молодыми студентами, сейчас они стали проектирующими ведущими архитекторами. Насколько им удалось реализовать свои идеи – это очень сомнительно, потому что специфический тип заказа, элитное жильё...

НЕКЛЕССА: Но я сейчас вижу такое изобилие экзотики в архитектуре, и не только в бумажной. Хотя в бумажной действительно просто потрясающие объекты встречаются. Но и в реализованной городской архитектуре, не просто как архитектурные отдельные объекты, а сами города становятся архитектурными объектами. В Дубае вот это строительство, которое шло, и Киберджайя как отдельный город, построенный в Малайзии. Я уже не упоминаю более ранние экзотические поселения типа Ауровиля, Финдхорна.

ФЕСЕНКО: Дело в том, что то, о чём вы говорите, экопоселения, они появились уже в 90-е годы. И, в общем, это лежало за пределами архитектурного мейнстрима.

Насколько я знаю, поселения создавались, в общем, самими жителями. Участвовали ли там архитекторы? Думаю, что в малом количестве случаев. Архитекторы, в общем, занимались... Например, можно упомянуть коттеджные посёлки 2000-х годов и города для миллионеров. В общем, это тоже жанры утопические оказались, потому что...

НЕКЛЕССА: А где это началось? В Латинской Америке, с этими отдельными окружёнными буквально физическими стенами или городки-поселения в Соединённых Штатах, окружающие такие города как Вашингтон? Скажем, Джорджтаун можно вспомнить, Нью-Йорк...

ФЕСЕНКО: Вообще, города-сады восходят к концу XIX – началу XX века, к Говарду. И они были реализованы и в Англии, в том числе и в России. Мы помним тот же посёлок Сокол. В общем, это являлось таким модельным городом-садом...

НЕКЛЕССА: То есть вы хотите сказать, что Сокол – это прообраз Рублёвки?

ФЕСЕНКО: Нет-нет.

НЕКЛЕССА: Если мы говорим об элитных посёлках.

ФЕСЕНКО: Нет, если говорить об элитных, вообще они в последние десятилетия, в общем, являются такой очень... Точкой дискуссии. И в основном, конечно, эти дискуссии носят социально-этический характер. Но можно вспомнить, что в рамках...

НЕКЛЕССА: Ну да, другой планеты у нас нет, поэтому приходится несмотря на увеличение количества людей, ухудшение экологических условий, жить на этой же планете и выстраивать свои острова, закрытые острова.

ФЕСЕНКО: Так вот, что касается посёлков, то в рамках такого движения "новый урбанизм", который развивался в Америке, а потом перекочевал и в Европу, в общем, можно сказать, что эти посёлки носили прогрессивный характер. Потому что фактически вот та модернистская утопия, в которой живёт большинство советских, а теперь уже постсоветских людей, а именно вот эти новые микрорайоны. В общем, новый урбанизм – это как раз малоэтажная среда, это минимизация транспорта, это альтернатива тому аморфному градообразованию по американской модели, это приближение социально-культурной составляющей к жилью и так далее. В общем, это был прогрессивный феномен. У нас он, в общем, был инвертирован в значительной мере.

Дело в том, что коттеджные посёлки позиционировались как место постоянного проживания, но ни транспортная инфраструктура, ни социальная инфраструктура не позволяет просто там жить. Они ведь живут там, ну, 10-20% может быть. В общем, можно сказать, что это была утопия. Была ли она сознательная утопия со стороны риелторов, которые рассказывают о Венеции, которая...

НЕКЛЕССА: Вы считаете, что в России особой перспективы для развития вот этой поселенческой культуры типа Рублёвки нет?

ФЕСЕНКО: Нет, дело в том, что они могут существовать, но в режиме второго жилища – второе жилище горожанина. То есть как бы дача.

НЕКЛЕССА: Может быть, это и есть нормальный стиль? Частично проводить время в этом индустриальном городе-машине... Вот и есть этот переход к индустриализму.

ФЕСЕНКО: Дело в том, что они всё-таки позиционировались и строились... Там совершенно другая типология – типология для постоянного проживания и для сезонного проживания: соотношение открытых и закрытых помещений, площади и так далее. То есть они изначально строились и позиционировались как места постоянного проживания. И в этом смысле они были утопией. Ещё большей утопией был целый вал городов для миллионеров, которые выплеснулись на MIPIM два года назад – это выставка по недвижимости в Каннах, где были представлены, по-моему, около десятка новых образований, которые, в общем, были ориентированы на миллионеров. Дело даже не в том, что они ориентированы были там, как Рублёво-Архангельское или Глоуб-таун... Но они ведь так и не реализованы. Это был такой нефтегазоносный феномен, связанный...

НЕКЛЕССА: Может быть, это не просто газоносный феномен? Может быть, это вообще новая динамичная стилистика жизни? Я даже вижу здесь не разделение между квартирой в мегаполисе и загородным экологическим жильём для семьи, а нечто вроде треугольника. Я бы добавил ещё одну вершину – это мир отелей. Люди передвигаются по миру, живут в отелях, люди передвигаются точно так же из своего загородного жилища в мегаполис на работу. И вот это вот загородное жилище. Может быть, здесь вообще речь можно вести о новом образе жизни?

ФЕСЕНКО: Номадическом жилище.

НЕКЛЕССА: Да, совершенно верно, номадические жилища. Об этом давайте поговорим после очень короткой паузы.

Реклама.

***

НЕКЛЕССА: У микрофона Александр Неклесса. Сегодня я беседую с Дмитрием Фесенко, главным редактором журнала "Архитектурный вестник", членом правления Союза московских архитекторов на тему: "Архитектура как инструмент сотворения будущего". Мы говорили, по-моему, о совершенно различных версиях сотворения будущего на протяжении ХХ века – это и футуристика 20-х годов, инженерный подход 30-х, имперский стиль 40-50-х, новый индустриализм 60-х, одновременно появление бумажной архитектуры где-то в районе 80-х годов. И, наконец, переход к новым экологическим поселениям, концепции посёлков, которые существуют вне городской среды как элитные образования.

И последнее, на чём мы остановились – это новый стиль жизни, номадический стиль жизни, который предполагает вообще изменение концепции жилища человека как некоторого одного образования. Что, возможно, новый человек в XXI веке, в новых условиях среды, он начинает жить одновременно и двигаясь по миру, проживая в отелях, и одновременно работая в мегаполисе, имея там определённое жилище.

Вот эта вот динамика, она не приведёт к тому, что данные элитные поселения, этот стиль жизни, он воспроизведёт нам какой-то совершенно новый образ города? Образ города, который будет носить не конкретный характер. То есть, когда я сейчас слышу разговоры о футурполисе – это, по-моему, достаточно модная тема стала в России, мне представляется, что это вообще не острова, а это своего рода архипелаг. Архипелаг, который заклинает предшествующую индустриальную реальность, заклинает, в смысле извлекает и неё вот эту новую инновационно ориентированную популяцию, предлагая ей новую среду обитания.

ФЕСЕНКО: Я могу согласиться. Если в 30-е годы соцгорода, в конце концов, превратились в те самые балки и бараки при предприятиях или как профессор Глазычев называет их слободы при предприятиях, то сейчас на первое место в качестве вот такого аттрактора выступает качество среды, качество жизни. И для того, чтобы привлечь интеллектуалов, людей воздуха в вашем понимании, нужно обеспечить это качество жизни.

НЕКЛЕССА: Ну, наверное, потому, что требуется определённое качество этого человека и определённое качество воздуха в прямом смысле этого слова. Чтобы просто головушка работала соответствующим образом.

ФЕСЕНКО: И футурополисы, о которых сейчас идёт речь, мне кажется, что главная проблема связана с перспективами расселения: то ли это будет волна освоения новых площадок, то ли это... Или старых помыть, знаете...

НЕКЛЕССА: Или новых народить.

ФЕСЕНКО: Так вот, по словам академика Агеева, за последние 20 лет фактически покинуто 20 тысяч поселений, а 10 тысяч потеряли основные объекты инфраструктуры. И в этой перспективе речь идёт о том, чтобы освоить или реосвоить существующие площадки. Конечно, не все скопом – они должны быть выбраны в соответствии с общей схемой расселения, перспективами пространственного развития. Но, тем не менее, мне кажется, это должны быть не новые площадки.

Есть правда точка зрения... Вот профессор Малинецкий, например, говорит о том, что сейчас, согласно модели американских учёных Бадалян и Криворотова, мы переживаем транзит от шестого к седьмому техноценозу, соответственно...

НЕКЛЕССА: Технологическому укладу.

ФЕСЕНКО: Технологическому укладу. Соответственно, речь идёт, как правило, об освоении новой геоклиматической ниши и нового неэластичного ресурса ценоза.

НЕКЛЕССА: Может быть, речь идёт вообще о новой стилистике жизни, в том смысле, что меняется сама логика человеческой деятельности? То есть возникает какая-то новая методология. Ну, по-разному она называется – синергетика, теория хаососложности. То есть мы переходим к какому-то новому стилю обитания на этой планете, который предполагает радикальное изменение среды обитания.

Мне кажется, вот этот разговор о радикальном изменении концепции жилища как единственной площадке обитания, он входит в эту тему новой нелинейной логике развития.

ФЕСЕНКО: Ну, что касается синергетики, то надо сказать, что это в последние десятилетия, по-видимому, одна из перспектив развития в сфере архитектуры и градостроительства.

НЕКЛЕССА: То есть это самый передний край, да, вы считаете?

ФЕСЕНКО: По-видимому, да. Потому что есть такой термин "городская акупунктура", которая фактически промоделирована уже на целом ряде объектов. Ну, например, в условиях Барселоны, Лиссабона, Куритибы бразильской. И как раз эта городская акупунктура фактически находится в русле синергетических идей, синергетических представлений. То есть одной из точек приложения синергетической методологии могло бы быть, с одной стороны, градоустройство.

С другой стороны, новые представления могли бы быть плодотворными в истории изучения архитектуры и градостроительства. Ну, например, ключевое понятие синергетики – параметры порядка. Фактически параметры порядка – это переменная, ведущая переменная, под которую подстраиваются все остальные, более быстро меняющиеся переменные. Они возникают в окрестности точек бифуркации. И эскалация напряжения между этими двумя контрагентами фактически могло бы носить диагностико-прогностический смысл...

НЕКЛЕССА: Если я правильно слышу вас, вы говорите о том, что возникает новый язык, если угодно, новый диалект архитектуры. Когда вот эта методологическая основа, ну, достаточно такая сложная, комплексная, трудная к описанию, она проецируется на архитектурные объекты, а архитектурные объекты, составляя некоторую комплексность, проецируют вот то, о чём мы говорили – влияние, суггестия на населения, на человека.

И человек, таким образом, он приобщается к этой новой не просто архитектурной стилистике, а к новой методологии, если угодно, действия, быта, бытия в этом новом мире. Такая, знаете, передаточная некоторая механика через архитектуру. И, меняя человеческое сознание, приспосабливая его не просто новому ритму жизни, а к новой стилистике бытия. То есть это действительно смена языка, не просто архитектуры.

ФЕСЕНКО: Ну, если говорить о городской акупунктуре, то это связано с точечными, с хронологически и пространственно выверенными уколами в структуре города (кстати, финансово достаточно ограниченными), которые могли бы вызвать каскад реконструктивных явлений в рамках уже целых районов или города.

НЕКЛЕССА: Это же и происходит сейчас, эти каскады. Вот вы упоминали Барселону, Лиссабон.

ФЕСЕНКО: Да, да. Но в истории архитектуры это совсем другая ситуация. Там, скорее, инструментарий синергетики позволяет высечь новое знание. И вот выявление, например, тех же параметров порядка позволяет прогнозировать приближение зоны бифуркации.

НЕКЛЕССА: Смотрите, Дмитрий, вот я из этого теоретического рассуждения, поскольку у нас остаётся очень мало времени, мне хотелось бы всё-таки спроецировать его на ту реальность, которая нас окружает. Потому что, действительно, в Москве мы видим возникновение совершенно новых объектов на базе индустриальных объектов. Тот же "Винзавод", несколько иная ситуация, но "Гараж", скажем, вспоминается. Или то, что предполагается сейчас создавать на базе "АЗЛК" и прочих индустриальных объектов, выведенных за пределы московской территории.

Вот это, сопрягающееся вообще с идеей строительства целого архипелага футурполисов на территории России, вот может быть это и есть это каскадное явление, которое призвано изменить окружающую среду обитания? И попытаться, по крайней мере, вызвать из неё дух той самой инноватики, которая никак не приживается в России? Ну, существуя у людей в головах, но не существуя в нашей окружающей среде.

ФЕСЕНКО: Возможно. Но пока они не стали такими вот отправными точками реосвоения...

НЕКЛЕССА: Но это перспективное направление, как вы считаете? Или это очередной мыльный пузырь?

ФЕСЕНКО: Вот недавно был конкурс на освоение акватории. Несмотря на все сложности, мы знаем, при разделении федеральной...

НЕКЛЕССА: Ну, это мы знаем по Сочи, ещё одному футурполису своеобразному.

ФЕСЕНКО: Тем не менее, освоение акватории могло бы быть таким акупунктурным уколом, вслед за которым последуют качественные изменения. Может быть, а может не быть, понимаете. Эти изменения ведь носят не единичный характер. Например, в Барселоне было выбрано 120 или 130 точек ландшафтных интервенций: обустройство парков, скверов и так далее. 120 или 130. И затем они уже вызвали вот этот синергийный эффект, синергетический эффект.

НЕКЛЕССА: То есть одним Сколково нам не обойтись, и даже одним Академгородком новосибирским?

ФЕСЕНКО: Боюсь, что да. В общем, масштабы России и масштабы той же Испании и Каталонии, в общем, они несопоставимы. Но из этого не следует, что ничего не нужно делать.

НЕКЛЕССА: Дмитрий, к сожалению, время нашей передачи стремительно подходит к концу. Я хочу поблагодарить вас за участие в ней. Гостем в студии сегодня был Дмитрий Евгеньевич Фесенко, член правления Союза московских архитекторов, профессор отделения Международной академии архитектуры в Москве, издатель и главный редактор журнала "Архитектурный вестник". Спасибо, Дмитрий.

ФЕСЕНКО: Спасибо!

НЕКЛЕССА: А я в заключении передачи, по сложившейся традиции, зачитаю цитату. Цитата принадлежит Джозефу Томпсону, британскому физику. Сказал он следующее: "Цивилизованное общество напоминает мне ребёнка, который ко дню рождения получил слишком много игрушек".

Вёл передачу Александр Неклесса. До встречи через неделю, в следующую пятницу в 20.05, на волнах "Финам FM".