Праведное дело

Конец года — время подводить итоги. Многие политические аналитики считают, что 2010/2011—рубеж одиннадцатилетнего десятилетия «стабильности», и впереди Россию ждет неспокойный период, когда зреющие гнойники начнут прорываться. Причина кризиса, считает политический философ Александр Неклесса, заключается в том, что Россия утратила смысловой каркас, лишилась национальной элиты, живет по законам «конкретного сообщества». И обретение ею позитивной перспективы, реинкарнация судьбы зависит от того, как страна и народ решат задачи самоуправления, самоидентификации, трансценденции нынешних не слишком приглядных обстоятельств. Мы попросили Александра Неклессу прокомментировать итоги года. Разговор получился обстоятельный.

«Верни меня, и быть может, я совершу праведное дело в том, чем пренебрёг»

– Александр Иванович, какая задача на первом месте у России?

– Россия сегодня как витязь на распутье, у нее три дороги в будущее: первая – это догоняющая модернизация; вторая — контракт с обществом постмодерна; третья – социальная, культурная реабилитация страны и народа. Но есть еще «четвертый протокол» – неоархаизация. Причем слово модернизация, на мой взгляд, не слишком удобно для формулирования амбициозной цели, поскольку в постсовременном обществе модернизация – дважды догоняющая стратегия.

Она декларирует желание сесть в вагон уже отошедшего от станции поезда Модернити, который к тому же движется по устаревшему маршруту. Впрочем, надо признать – в нынешнем «разобранном» состоянии российской реальности подобная позиция имеет смысл. Но ведь подразумевается нечто иное: то, что можно приблизительно определить как интенсивное развитие или модным словом инновационность.

Между тем и данное понятие употребляется некорректно: под инновациями понимается просто все новое в то время, как инновации – это только те улучшения и изобретения, которые оказываются востребованными средой, улучшают ее статус, что подтверждается экономической и социальной эффективностью (выраженной в готовности их оплачивать).

Причем, инновации «гибкие», «умные», «мягкие» (software innovations), нововведения в политике, управлении, информатике, финансах – равно как социальные/гуманитарные инновации – привлекают внимание даже больше, нежели инновации чисто технические, инженерные. Требующие к тому же заметно бо’льших капиталовложений. И хотя роль предельного стимула в последнем случае традиционно играет ВПК, актуальная военная мысль тоже стремительно расширяет свое семантическое поле. И сегодня в данной области уже рациональнее вести речь не просто об аппаратном (hardware) понимании вооружений, но о средствах господства. А это заметно иной поворот темы.

Яркие эскизы общества с обостренным вниманием к нематериальным активам, реформируют представления о механике социума. Да и вообще понуждают пересматривать привычные коды быта и бытия.

Для России же в ее нынешнем состоянии, на мой взгляд, наиболее актуальной и болезненной темой является реабилитация. Прежде всего, социально-культурная, но также инфраструктурная и индустриальная. Реабилитация российского гражданина и среды его обитания.

Основной порок усеченной коммунистической модернизации заключался в том, что вопреки собственным декларациям, она отстраивала, прежде всего, «панцирь»: военную и государственную машину. В то время как человек, народ, население превращались в аморфную, безгласную, автоматизированную массу: склад безликих, соответствующих административно-производственной номенклатуре «винтиков». По мере востребованности изымаемых, употребляемых, затем – выбрасываемых. Нестандартные артефакты, не подходившие под определение «винтики», без жалости списывались даже раньше срока, исключением были лишь те, что подходили для конструирования боевых механизмов.

И все это происходило в преддверии взрывного спроса на «человеческий капитал», радикального изменения роли и положения личности в новом сложном мире. Вызов же стремительно открывшейся в какой-то момент реальности оказался для страны и ее руководства сокрушительным.

Сегодня российское общество архаизируется. Это происходит при наличии серьезных ресурсов, обретение которых пришлось именно на данный период. Это даже не ирония истории, скорее, дьявольская насмешка. Мы наблюдаем поразительные случаи творящегося беспредела.

Те, что на слуху, поминать не буду, но вот пример – кстати, вполне «проходной» по нынешним меркам. Не так давно во Владивостоке женщина была вынуждена произвести сама себе операцию по удалению раковой опухоли, поскольку в медицинских учреждениях ей обещали «через месяц консультацию, затем со временем прием в специализированной клинике, а там и госпитализацию, и – в порядке общей очереди – операцию…». Опухоль же продолжала расти. Женщина решилась на этот шаг, поскольку видела, как быстро опухоль растет.

Подобные факты нагляднее всего демонстрируют состояние дел в России: не только властные, но и социальные институты перестают нормально работать, переходя на авральный и мобилизационный режим. Или перерождаются, причем подчас в нечто противоположное заявленной социальной функции. Либо «просто» имитируют цивилизацию. Это и есть неоархаизация.

Россия проваливается в мировой андеграунд. Она сегодня не только расширенно воспроизводит криминал («коррупцию»), но начинает успешно торговать им в различных упаковках, контаминируя окружающую среду. И одновременно создает собственную футуристичную среду обитания, с «инновационным» правящим сословием. Ведь неоархаизация не случайно «нео», это не возврат к прошлому состоянию в традиционное общество – это прыжок в новое, еще неизвестное истории состояние.

- По-вашему Россия становится этаким изгоем?

- В стране в гротескной форме развиваются процессы, которые с различной интенсивностью протекают и в остальном мире, может быть, именно поэтому она привлекает к себе внимание. На планете ведь одновременно с mainstream’ом глобализации выстраивается ее теневая ипостась: глобальный андеграунд.

Но, думаю, мы еще не осознали, что же именно произошло, происходит с Россией…

На сегодняшний день Россия, кажется, завершает стадию государства-корпорации, когда власть – своего рода директорат, а «граждане» — нечто вроде служащих, которых можно при случае и «уволить». Данная модель при всех издержках относительно предыдущей, основанной на принципе представительной власти (делегирования народом полномочий своим заместителям, т.е. депутатам), все-таки предполагает наличие общекорпоративной стратегии и т.п. Российская же корпорация-государство переживает фазу выплывающих на поверхность интриг внутри сословия «директоров», т.е. переходит к открытой конкуренции клановых образований.

Это проявляется в феномене «трофейной» и, скорее, доменной нежели национальной экономики – весьма специфической модели управления, основанной на вертикально-горизонтальном перераспределении коррупционной квази-ренты и делегировании (дозировании) безответственности в соответствии с обретенными индульгенциям и регламентом «по понятиям».

С социальной точки зрения – это своеобразное сословное общества, отличительной чертой которого является цинизм, замещающий идеологические прописи и духовные идеалы (производя, однако, на их основе коллажи ad hoc, руководствуясь данными закрытых/открытых соцопросов). Мне приходилось слышать рассуждения об определенной «позитивной» роли таких явлений, как летние пожары, позволяющих смягчить остроту пенсионной ситуации. Аналогичный ход мысли ранее руководствовался идеей «сокращения коммунистического электората».

В некоторой перспективе управление «ГК Россия» может осуществляться вахтовым методом. Проблески чего можно увидеть уже сейчас. По Москве ходит байка, как в одном из министерств время заседаний коллегии в пятницу было сдвинуто на более раннее для комфортного перемещения за рубеж, где руководство проводит уикенд, воссоединяясь с детьми или же со всей семьей. Даже если это преувеличение, то психологическая модель мыслительного акта очевидна.

Россия сегодня – не полицейское, не корпоративное, не авторитарное и не тоталитарное государство. (О чем, кстати, свидетельствует такое отличие, как не просто мирное сосуществование откровенного криминала и органов госвласти, но нередко их прямое сращивание.) Это олигархическое управление в виде «гибридной» политической системы ресурсами, полученными в наследство от СССР специфической социальной общностью, объединенной «конкретными» интересами, произвольно использующей декларации, лозунги и механизмы власти для сохранения/пролонгации ситуации. Последствия этого – неоархаизация среды и сословная организация российского общества, основы чего закладывались вскоре после разделения СССР.

Вспомним слова одного из «отцов реформ»: «Наша приватизация была совсем не справедливая...Мы отдали собственность тем, кто был к ней ближе. Бандиты, секретари обкомов, директора заводов. Они ее и получили. Именно это предотвратило кровь. Потому что, если мы попытались бы не отдать им эту собственность, они бы ее все равно взяли. Только они бы ее взяли вообще без каких-либо легитимных процедур». Но последняя теза – совсем не факт…

- Что же это?

- Это предположение, гипотеза.

- А что тогда факт?

- Факт, что в сравнении с возможностями того исторического момента, вероятность цивилизованного транзита не возросла, а уменьшилась. В этом смысле российская ситуация ухудшилась. И если то, что говорится, говорится искренне, то было совершено больше, чем преступление: была совершена историческая ошибка, в результате которой Россия, не исключено, навсегда упустила исторический шанс.

- Мы говорили о социальной стратификации, нельзя ли подробнее описать состояние дел?

- Сословность становиться выразительной чертой российского общества, она начинает ощущаться не только простыми гражданами.

Ранее она носила, так сказать, экономический характер, что в той или иной степени характерно для всех обществ (как рудиментарно сохраняются в социальной среде следы даже более древних эпох). Символ той стадии – престижное потреблении, демонстрирующее: «я могу это купить». Для нынешней фазы новейшей российской истории более характерен другой принцип: «я могу себе это поведение позволить». И соотносится он скорее с «политической», т.е. властной ипостасью сословного доминирования, нежели с «экономической». Тут важна демонстрация класса регуляций, норм и законов, которыми можно пренебречь. Образно говоря, «мигалка» заменяет «часы».

«Купцам 1-ой и 2-й гильдии», т.е. обладателям состояний – а заодно самопальным «дворянам» и «баронам» – приходится не просто потесниться. Им все менее уютно, поскольку выясняется, что над ними расположились властно-олигархические «графы», «князья» и «принцы», от которых зависят изменчивые правила игры. Только лишь состояние – «необходимое, но недостаточное» условие комфортного существования в России. Важнее оказывается ранг распоряжения властью или причастности к ней. Играет роль также «масть» власти.

С этой точки зрения любопытен кейс «Сколково». Проект, возможно, представляет практический интерес не только и не столько как заявленный субъект технической модернизации, а как «Рублевка-2»: upgrade среды обитания «Рублевки-1», ставшей по ряду причин для ряда лиц не слишком уютным местом для проживания. Можно предположить, что основным объектом Иннограда «Сколково» окажутся не лабораторные корпуса или исследовательские отделы фирм, но закрытый офшор-поселок, со своим законодательством, органами власти и поддержания правопорядка. При этом инфраструктурное обеспечение и социальные обременения могут быть переложены на государственный бюджет.

- Это показатель распада государства?

- Государство, как политическая оболочка сохраняется. И цивилизация, несмотря на трещины, тоже. Не думаю, что нужно нисходить до упрощений и карикатуры, изъянов и так много. Вопрос, что это за «госформат»? Очевидно, что не реализация формулы «государство – инструмент общества».

В истории засвидетельствованы разные формы государственности. Свою версию происходящей социально-политической мутации я косвенно изложил, попробую ее формализовать: это движение по вектору «корпоративное государство» – «государство-корпорация»– «государство-корпорации» плюс синтез элит по критерию властной и финансовой состоятельности.

Еще одна характерная черта нового строя: электронная симуляция реальности, идеологическая всеядность, эклектика идейного горизонта, прагматизм в использование лозунгов в зависимости от складывающейся конъюнктуры.

Совсем недавно «великая энергетическая держава» «вставала с колен», строя «суверенную демократию», т.е. имел место своеобразный ремейк «коммунизма на горизонте». После кризиса 2008-го года образ ВЭД (великой энергетической державы) проседает. А вслед за наметившимся подъемом экономики возникает новая волна: модернизационная риторика с фокусом Сколково в интерьере. А также исполненный в духе «спортивного патриотизма» лозунг «Россия, вперед!».

Ну а после ступора 2010-го, чреды социальных катастроф местного и федерального масштаба: от «милицейского беспредела» и «дальневосточных партизан» до «коррупционной пандемии», провала северокавказской политики и «событий в Кущевской» доминантой становится «спортивный национализм»: от умножения олимпиад и чемпионатов до пугающей образности «бунтующего манежа». И как следствие – согласие общества на новый политический консенсус, включающий новую масштабность и диверсификацию полицейских акций.

Социальные же и прочие рецептуры рассчитаны на весьма краткосрочную перспективу, диалог реализуется не в форме диспута стратегий и даже не в вертикальной логике «государство-общество», но представлен режимом «тандемократии» (не диархии), т.е. проекцией власти в технологии «двух следователей». Ситуация, однако, меняется: вертикаль слишком часто дает сбои, а субъекты кланового действия обеспокоены. Складывается ползучая кризисная ситуация или в современной лексике – «кризисное облако». Происходит переоценка базы российской экономики: традиционных энергоносителей и частично их цены (газ). Забрезжил социальный поворот в том или ином формате.

Между тем дискуссии о ситуации и перспективах клишированы по принципу констатаций, но за констатацией должна следовать проблематизация и не повисать в безвоздушном пространстве: на ее основе строится сценирование. Сценирование, однако же, подменяется симулякрами-пожеланиями, наиболее употребительные и пафосные из которых: «Россия не такое переживала» и «Я все же верю...». Ну, а декларации благих практических действий слишком часто не имеют алгоритма воплощения, вообще сложился колоссальный разрыв между словом и делом.

На самом деле механизм и раньше не был рабочим, стабильность поддерживалась в основном за счет ситуационного консенсуса и «сглаживания волн китовым жиром», где роль жира исполняли до поры нефть и газ. Но вот Счетная палата, проведя недавно сравнительный анализ динамики социально-экономического развития России, пришла к выводу, что страна, сохраняя лидирующие позиции по большинству экономических показателей в рамках СНГ, уступает сегодня странам Содружества по средним социальным показателям: таким как продолжительность жизни или уровень дифференциации доходов.

ПРИНУЖДЕНИЕ К ТЕМЕ (продолжение)

- Давайте теперь поговорим не только о России, но и о мире?

- Мир брызжет энергией. Возможно, мы переживаем не транзитный период между двумя стационарными состояниями – эпохами, но вступаем в иной ритм исторического существования: переход сообщества людей к подвижной, перманентно динамичной форме существования, где переосмысливается не только понятие реальности, но также позиция актора, строителя социального космоса. То есть, человека. Люди начинают прозревать, что все они – потенциальные (и актуальные) субъекты происходящих изменений – своего рода «неклассические операторы».

Мир становится сложным и сверхсложным. В нем обитает почти семь миллиардов персон, многие из которых – деятельные, образованные личности, получившие доступ к высокотехнологичному инструментарию цивилизации. И они образуют разноформатные социальные молекулы, создавая новое качество глобальной среды, радикально меняющей прежний городской образ жизни…

Для понимания происходящего необходимо знание предельных оснований ситуации, ее исторической генетики. Предшествующий период – эпоха Нового времени, Модернити была связана с развитием городской культуры и, в частности – с экономикой расширенного воспроизводства. Развитие было инициировано авраамической, христианской концепцией человека как образа и подобия Бога. Это ставило человека в уникальную ситуацию синергии, признавая высокое и равное достоинство людей, свободу их воли.

Расширенное воспроизводство обрушило традиционную формулу хозяйствования, основанную на замкнутом балансе природы и людей. Новый ранг человека как «царя природы» дал возможность относиться к природе иначе, что имело как позитивную сторону, так и негативную. А статус свободной в своих действиях личности («вам все позволено, но не все полезно») отменил прежние рубежи, сделав пространство человеческой практики безграничным…

- Вы говорите о неком мировом революционном процессе?

- Человек в личном качестве постоянно пребывает – должен пребывать – в ситуации революции. Время от времени в развитии человеческого сообщества совершаются фазовые скачки. История, как и личность, имеет нелинейную геометрию, преподносит неожиданности. С точки зрения линейной логики прогресса ХХ век был большим парадоксом. Революция есть очищение прописей истории, но многие неправильно понимают революцию как большой или успешный бунт. Смысл понятия между тем иной.

Революция возвращает обыденность к мысли об основаниях. Прерывает дурную бесконечность чеховского «люди обедают и только обедают». Плоды деградации, однако, заставляют задуматься многих, в том числе эгоистически ориентированных персонажей кланов. В обыденности они действуют в рамках рефлекторной тактики, о стратегии разговор возникает лишь в момент кризиса. В христианской культуре есть понятие вразумления, но опять-таки это «необходимое, но недостаточное» условие. Без генерального субъекта серьезный поворот невозможен, в лучшем случае хвост ситуации будет отсекаться по частям.

Должен признаться, я в целом положительно расцениваю кризисы. Это механизм продвижения новизны. Можно критиковать сущее, но вряд ли девальвированные слова приведут к массовым действиям, нужен кризис, чтобы слух уловил тектонику. Сегодня индивиды во власти, в бизнесе, обществе начинают ощущать тревогу. Не все могут простроить горизонтальные лифты с запасными аэродромами в конце тоннеля. Есть группы людей, которые устойчиво хотят здесь жить, и будущее детей также связывают с Россией. Они – источники и трансляторы перемен. Я вижу в обществе стремление к пересдаче карт. Только вот каким окажется содержание этого действа?

- В этом мире Россия, похоже, — слабое звено?

- Думаю, да, и помимо позитивных сценариев развития событий мы все же должны рассматривать негативные. Да, русский темперамент широк, но слишком велико уж социальное наследство и природные обременения. Россия-РФ «мерцающая» страна: 60% ее нынешней территории – зона вечной мерзлоты, географический центр – где-то в районе падения тунгусского метеорита. Надо реально представлять этот контур, его геоэкономическое содержание и геополитическое окружение. Однако страна – это не территория, это люди. Чувствуют ли они сопричастность к Российскому государству?

Европа превращается в сообщество регионов; происходит повсеместный кризис национальной государственности, который прорезается в разных формах новой социальности. Это – появление стран-систем, мировых регулирующих институтов, процессы субсидиарности, обновление мирового разделения труда, колоссальный сдвиг в праве, закрепивший приоритет прав меньшинств над суверенитетом национального государства. Кстати, Россия, вступив в локальную войну, вписалась в этот тренд, обосновав право на нарушение государственного суверенитета «принуждением к миру».

Путь, ведущий к суверенитету личности, если не отрицает, то умаляет государственный суверенитет, возникает молекулярная мироструктурность.

- А каково Ваше видение перспектив России?

- На территории СССР сейчас существует 19 государств. Это впечатляет. И Россия в параметрах РФ - отнюдь не империя, это новое государство с новым геополитическим контуром, с новым геокультурным и геополитическим содержанием. Государство, которое еще не доказало длительную жизнеспособность, и право на историческое существование еще придется доказывать.

О необходимости культурной и социальной реабилитации страны и народа я говорил. Во внешней же среде представляется интересной и продуктивной концепция Русского мира, понимаемого не только как языковое пространство, но как цивилизация многих народов. До советского периода слово русский было прилагательным. (Подробнее сюжет прописан в последней моей работе, которая так и называется: «Русский мир: цивилизация многих народов».) В России, помимо великороссов или малороссов, были также русские татары, русские башкиры... В летописях и произведениях древней словесности встречается выражение «русские страны», т.е. говорится о сообществе народов на определенной территории. Национальный вопрос один из роковых в судьбе России.

На планете сегодня существуют социальные и культурные интегрии: атлантический, китайский или мусульманский миры-субэкумены. Выходцы из Советского Союза заграницей воспринимаются «русскими», это некая интегральная аура социальной общности. Русский мир связан с определенными смыслами, ценностями, образами…. Это щедрый Бог, который создал человека и связан с ним синергией. Мы пользуемся богатствами: дышим воздухом, пьем воду, греемся на солнце и ничего за это не платим. Мы живем в мире обширнейших пространств, и мы впитали щедрость, здесь человеческое существо в своей основе – щедрое. Это суть человека, искренне пытающегося познать подлинную жизнь. Особенность русских – персональное восприятие жизни. Мы смотрим в глаза человеку, он для нас личность. Исследуя подобным образом творения или самих себя, познаем смысл.

Но можно говорить, что пройден определенный рубеж, мир воспроизвел состояние сложного общества и сложного человека. Проблем здесь океан, этот океан – Солярис, а Россия в нем – остров. Стремительно умножающиеся проблемы сегодня обсуждаются не в России, творческий дар русских то ли иссяк, то ли замкнулся. Результатом стало поражение России. В настоящий момент я вижу мало источников для оптимизма.

- Как Вы рассматриваете потенциал социальных и политических движений?

- Произошел культурный коллапс. Сжатие среды, ее сужение. В обществе, где действовал принцип отрицательной селекции, к рычагам управления приходят люди, ощущающие (или не ощущающие) дефицит культурного капитала. Я сравниваю нынешнее время с ситуацией на излете Советского Союза: в восьмидесятые годы «неформальная» культура, стремление к осмыслению всего и вся была, пожалуй, более интенсивной и по масштабу охвата, и по горению. Этим частично объясняется социальная активность времен перестройки, когда на улицу выходили сотни тысяч людей. Было предчувствие «живого творчества масс», ощутима пульсация будущего. Затем, после кратковременного взлета, организационные и интеллектуальные формы инкапсулировались.

Но одновременно роль нематериальных активов возрастает, без них невозможно управление сложной социальной средой. Люди моделируют реальность сообразно со своим миропониманием, и если оно не «осложнено», то модель оказывается плоской. И потому дефектной.

Можно обозначить несколько стратегий поведения при столкновении со сложностью. Во-первых, охранительная: мы стремимся защититься от «чужеродного». Собственно говоря, ведем себя «естественным образом» как существа здравомыслящие и биологические. Другая стратегия – адаптационная: если вызов является системным, коль скоро он повторяется, мы вынуждены адаптироваться к ситуации. Это уже заметно иная стратегия, требующая повышенных по сравнению с первой усилий, особенно когда реализуется как процесс критической самоорганизации. Наконец, наиболее интересная стратегия возникает, когда мы воспринимаем вскрывшиеся нестандартные обстоятельства и возникающие при этом проблемы как ресурс для развития, творчества и трансценденции.

Простые решения могут стать разрушителями сложных систем. Кривая, описывающая состояние России после краткого движения вверх в начале девяностых, когда создавались новые институты, менялась стилистика власти, обреталась социальная полифония и многоголосие, после 1993 года пошла вниз. Поразительно, но из уст, людей, числивших себя демократами, тогда раздавался протест против «двоевластия»! Что это было, коллективная амнезия относительно теории даже не двух, а трех властей? Кстати, весьма характерна для России забывчивость относительно наиболее перспективной в сложном мире (но быстрее всего деградировавшей в стране) власти – судебной. Право ближе к мировоззрению, нежели политика и экономика, оно больше зависит от состояния личности/общества и быстрее угасает при неблагоприятном социальном климате.

С момента расстрела парламента исчисляется пошаговое ухудшение ситуации. Возможно, президентство Зюганова было бы благом для страны, человеческая история – тропа, покрытая камнями, но вот политический анамнез Украины интересен хотя бы сменой четырех разных по ориентации президентов. А это немалый капитал для постсоветской страны, иначе приходится констатировать: змея просто меняет кожу.

В нулевые годы это стало очевидно. Часть людей, имевшая творческий потенциал, ушла в бизнес; или на государственную службу, но там он не актуализировался. Дискуссии, испытав радиацию СМИ, упростились. Интеллектуальные же оазисы имеют привкус сект. Личные разговоры фиксируют личностные катастрофы: люди перестают видеть сны. Часть уехала, часть погрузилась во внутреннюю эмиграцию. Некоторые просто маргинализованы. Есть такое понятие «бывший интеллигентный человек» — БИЧ. Кто-то коррумпировался (corruption как разложение), кто-то опустился и спился: статистика свидетельствует – по России таких немало. Алкоголь порою позволяет сохранять остатки человечности, но это лукавый спутник. Есть еще один путь эмиграции – эмиграция в смерть.

Кстати, вы помните библейскую историю о праведниках: город будет пощажен, если в нем найдется некоторое число праведников. А сколько праведников сегодня в России?

- Давайте посчитаем...

- Вот именно этим или, точнее, чем-то подобным я и занялся в 2003 году, после избирательной кампании в Госдуму, которая произвела тягостное впечатление интеллектуальным убожеством. Я просил тогда знакомых написать имена 12 «социогуманитарных мыслителей», которые формируют ее смысловое пространство. Писали по 2-3 авторитетных на тот момент имени, затем останавливались и надолго задумывались. Это было само по себе выразительно. Потом дописывали, подчас с улыбкой еще 2-3 имени своих знакомых… После чего я понял, что проблемой надо бы заниматься профессионально.

Так возник проект, последовательные стадии которого можно увидеть на сайте «ИНТЕЛРОС - Интеллектуальная Россия» (www.intelros.ru): рейтинг «людей, публично выдвигающих оригинальные идеи, профессионально обсуждающие социальную и культурную ситуацию, создающие влиятельные тексты. Иначе говоря, соучаствующие в формировании актуального смыслового пространства общества. И чьи произведения в философской, социальной, культурологической, гуманитарной сфере (за исключением художественных), опубликованные на русском языке, независимо от места проживания автора, оказали воздействие на холмистый интеллектуальный ландшафт Русского мира».

Оценка, таким образом, велась по трем позициям: «креативность», «профессионализм», «влияние», которые оценивались ассиметрично. В качестве экспертов выступали руководители «средств профессиональной информации» как люди, более других ведающие «гамбургский счет», даже когда по тем или иным соображениям им не всегда руководствуются. Расчеты проводились в режиме аутсорсинга одной из московских социологических служб, куда информация поступала в обезличенном виде. Впрочем, со всем этим можно познакомиться в разделе «Техническая документация» на том же сайте. Однако поделюсь некоторыми наблюдениями.

Во-первых, выяснилось, что эксперты неясно представляли себе, о каком именно профессионализме (влиятельности, креативности) шла речь. Вот один из казусов. При отработке методологии на стадии бета-версии на первое место вышел Глеб Павловский. По этому поводу у меня состоялся разговор с одним из экспертов, выразившим свое недоумение результатом. «Как же ты сам голосовал?», - спросил я его. Мы посмотрели его оценки, оказалось, они были весьма высокими. «Влияние?», - «Ну, он же влиятелен», объяснял свою позицию эксперт. «Профессионализм?», - «Ну в этом-то ему не откажешь». «Креативность?», - «Он креативен». В инструкцию были внесены соответствующие дескрипты и дефиниции. Но тут обнаружилась еще одно обстоятельство.

Дело в том, что в рейтинге оценивалась актуальная ситуация, ограниченная определенным временным периодом. А в предлагаемых экспертами кандидатурах (и даже в выставляемых баллах) присутствовали известные персонажи, ничего, однако, в соответствующий период не создавшие в публичном пространстве. И даже… покинувшие бренный мир. Тогда, в следующем цикле в качестве предмета рейтингования были заявлены уже не персоны, а конкретные произведения, ставшие публичным достоянием в соответствующий период.

В общем, рейтинг развивался, порождая клоны «народных голосований». Открытое голосование сейчас ведется и на ИНТЕЛРОС.РУ, но это естественно не сам рейтинг, а некоторое «дополнение», которое было попущено как «PR-уступка». Данное действо принесло, однако, социологические результаты: выяснилось, к примеру, какая группа наиболее активна в интернет-пространстве – достаточно неожиданная, скажу я вам. Или какие известные персонажи оказались своего рода «изгоями» в своих группах (т.е. за остальных представителей той или иной группы голосовали, а кто-то оказывался в «тихой заводи»). И так далее.

Сейчас long-list включает около 600 персон. В этом году по ряду причин не удалось провести рейтингование, как планировалось, однако получился еще один результат: ландшафт персон, формирующих смысловое поле Русского мира. Именно Русского мира, поскольку в long-list’е присутствуют жители разных стран, создающие соответствующие регламенту произведения на русском языке.

- А как Вы относитесь к оппозиции? Какому лагерю симпатизируете: правому, левому? Либералам, консерваторам?

- Признаюсь, когда я встречаю профессионально написанный текст с глубоким анализом меня мало заботит политическая позиция автора. Мне представляется важным, чтобы в обществе поддерживался содержательный диалог, в процессе которого углубляется знание о предмете. Но может быть еще важнее – поддерживался культурный уровень общества. Я полагаю, основной кризис в стране – именно культурный. В российской среде удельный вес интеллектуальных сообществ с развитой рефлексией снижается. Теоретики и правой, и левой, и либеральной, и консервативной оппозиции легко поддаются соблазнам публицистики, а то и демагогии.

В обществе должны присутствовать различные идейные и политические форматы. Дискуссии – причем дискуссии, не нацеленные на опровержение оппонента, а на совместный поиск истинного состояния – необычайно плодотворный и редкий в современной России формат. Они нужны для устранения «слепых пятен» равно рассеянных среди спектра рефлектирующих персон. Никто не обладает монополией на истину. Впрочем, политическая философия в России никогда не была сильна, причины тому очевидны.

Что касается оппозиция, то опять-таки сошлюсь на украинский опыт, даже не столько политического, сколько кланового противостояния. В присутствии сильной оппозиции практически любого толка появляется узда, сдерживающая в какой-то мере аппетиты чиновничества и властную преступность, в сознании появляются опасения о перемене участи вслед за переменой власти – своего рода красная черта. Чиновник, понимающий, что может через какой-то срок попасть под удар, менее склонен к ее преступлению.

Сильная оппозиция предполагает также наличие реально свободной прессы, выведение неприкасаемых лиц и тем из тени. Общество во всем этом кровно заинтересовано, власть также кровно заинтересована, чтобы этого не произошло. Но чиновничество и силовые структуры со временем начинают пожирать все вокруг себя. Власть вынуждена что-то предпринимать, ибо «пожрав траву», звери принимаются за людей, а затем подбираются и к создателям.

Но оппозиция, если она не имеет моральной и культурной интегративности, способна переродиться в тех же свиней. Противостояние – дело благородное, а тот, кто занимается благородным делом, воспитывает в себе добродетели. Но сегодня в России так мало добродетельных людей. Оппозиционеры с одной стороны люди светлые, в том числе и потому что не у пирога, им повезло в каком-то метафизическом смысле: они – по крайней мере, какая-то часть – вовремя отшатнулись... Что произойдет, когда они займут места у стола? Впрочем, это вопрос риторический. Земная власть не строит рай, но удерживает ад. Поэтому столь важно утверждение власти закона. А от оппозиции требуется предъявление ее развернутых политических и социальных прописей.

- Есть ли на Ваш взгляд шансы у оппозиции прийти к власти?

- Смотря, что понимать под оппозицией. Если в привычном смысле, то не знаю, каким путем оппозиция может прийти к власти. Революционным? Маловероятно. Оппозиция может опереться на бизнес-сообщество в широком смысле, именно здесь пролегает путь для политической реализации нестроений в нынешних властных структурах. Но категория «оппозиции» имеет множественный формат. Антонио Грамши, размышляя о природе политических перемен, пришел к выводу, что все дело в обретении моральной, культурной и интеллектуальной гегемонии, в актуальной лексике это звучало бы: обретение символического, культурного, интеллектуального капитала. И, конечно, наличие субъектности, сейчас это может быть озвучено как «значимый человеческий капитал».

Оппозиция также важна как точка отсчета, моральное средоточие, центр гравитации общества, хотя в идеале эту роль должна выполнять делегированная обществом власть. Роль оппозиции злу.

В современной истории вокруг субстанции власти опять вальсируют три персонажа, однако, несколько отличные от классических ее «ветвей», – это государство, общество, бизнес. Тут возможны различные союзы и комбинации. Скажем, генезис политической формулы неолиберализма, рожденного в Мон Пелерине по инициативе фон Хайека, опирался на негативный опыт энергичной, слабо контролируемой экспансии этатизма в первой половине прошлого века. И неспособности гражданского общества противостоять подобной экспансии. Выход же виделся в союзе гражданского и деятельного сообществ как силе, способной обуздать потенции и мании этатизма.

Но возможен – в России, кажется, в определенной мере он и реализовался – также союз этатизма (правда в новом, по-своему парадоксальном прочтении) и значительной части бизнес-сообщества, что оставляет в качестве политического, даже социального изгоя гражданское общество. Однако этот союз носит временный и конъюнктурный характер, он уже проигрывался в исторической пьесе, причем с соответствующим результатом. И сегодня находится в диссонансе с логикой времени. Воспроизводство данной ситуации – лишь свидетельство слабости и прочих несовершенств российского бизнес-сообщества. По мере своего развития оно будет все более склоняться к политической реконфигурации в России. Но вот силовые структуры становятся той силой, которой подобное развитие событий никак не может придтись по душе. Именно поэтому в современном мире они подвергаются всевозможным информационным, кадровым и прочим неудобствам. Но именно они составляют сегодня значительный сегмент российских клановых группировок.

Здесь, конечно, серьезная опасность для российского общества в различных его аспектах. Недавние события в Беларуси показывают возможности перехвата инициатив руководства этими структурами, способными гасить его политическую волю. В этой связи вспоминается фраза Троцкого, написанная им в последние месяцы жизни: «СССР минус социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, это и будет фашистский режим».

- Есть ли тогда вообще основания для оптимизма?

- Человечество с ошибками, падениями, трагедиями, с кровью и слезами движется к свободе. Но понимает ее по-разному. Освобождаясь от природных и социальных обременений, люди более свободно демонстрируют свою сущность. Человек по природе отнюдь не добр, но и не злодей. Мир на глазах превращается во все более сложное сообщество свободных людей, где есть возможность для проявления как лучших качеств человеческой натуры, так и худших, даже кошмарных. В каком-то смысле люди приближаются к моменту познания истины о себе.

Для общества же играет роль критическое число личностей, противостоящих злу. Пока они есть – зло удерживается в каких-то границах, и мы не знаем его предельного облика, не воплощаем его возможных на земле пропорций. Город как вселенское сообщество людей (его горожан, граждан) сохраняет смысл и жизнь. Человека бьют по голове на Триумфальной площади – это своего рода мученичество и страдание. Но сам факт гражданского сопротивления – органичная компонента созревания гражданского общества, альтернатива вымиранию или бойне. Вспоминается фильм «Ганди», где продемонстрированы две ситуации: одна – противостояние индийского гражданского сопротивления и Великобритании; другая – столкновения индуистской общины с общиной мусульманской. Два формата борьбы с различными последствиями.

Строительство гражданского общества особенно трудно для стран, где не было гражданской культуры (городской культуры самоуправления) и особого существа – гражданина, сознающего себя единственным легитимным источником публичной власти. Это, конечно, тяжелый путь, особенно для тех, кто его не прошел. В чем-то, поймите, пожалуйста, правильно, возникают аналогии с ранним христианством. В самостоянии за права, в борьбе за униженных и оскорбленных важным подчас оказывается сама решимость определить свою экзистенциальную сущность, противостоять злу. Человек делает выбор, определяет себя как свободную личность и утверждает обретение, присовокупив милосердие. Это и есть личностная трансценденция и социальное творчество, в результате которых происходит изменение атмосферы, смена эпох. Или не происходит.

Атмосфера становиться другой, и страна, в которой мы живем, – тоже.

- В конце разговора хочу спросить Вас о событиях на Манежной…

- Если отвечать совсем кратко – это принуждение страны к новой теме. Но давайте поговорим об этом в следующий раз: слишком серьезна тема.

Беседу вела Ольга Гуленок

Оригинал статьи: http://www.intelros.ru/subject/karta_bud/7996-pravednoe-delo.html