Модернизация и инновации в современном мире

С корреспондентом «Вестника» Людмилой Лавровой беседует Александр Неклесса, философ и политолог, автор книги "Люди Воздуха, или Кто строит мир?", посвященной активному представлению будущего. Сюжеты книги: становление нового интеллектуального класса «людей воздуха», претендующих на властные позиции в обществе; революция корпораций, выстраивающая собственные инновационные пространства в сетях транснационального космоса; радикальная модификация социокультурных прописей уходящей в прошлое эпохи Большого Модерна.

В войне пространство можно вернуть, а вот время – никогда.
Август фон Гнейзенау

- Александр Иванович, в своих работах Вы пишете о времени «неопределенности, исторических вызовов и рисков». Хотелось бы узнать, как обустраивается, модернизируется Россия в «эпоху перемен», обитая в новом веке и тысячелетии?

- Упоминание «времени неопределенности», пожалуй, более чем уместно. Хорошо известна фраза, произнесенная Юрием Андроповым и вызвавшая в свое время оторопь у слушателей: «мы не знаем общества, в котором живем». Ведь данную сентенцию произнес не кто-нибудь, но генеральный секретарь ЦК КПСС, бывший в течение пятнадцати лет главою КГБ. Вы спрашиваете, как обстоят российские дела сегодня? Мне, пожалуй, тоже хочется задавать вопросы, пусть отчасти риторические. Немало вопросов.

В калейдоскопе политэкономических ток-шоу о настоящем и будущем, в документах, деяниях власти, «нацпроектах», кадровых перестановках высвечивается ситуация, которую, кажется, можно определить словами поэта: мы по-прежнему живем «под собою не чуя страны». Особенно это качество ситуации ощутимо, когда бываешь в разных концах России, в «глубинке», видишь тамошнюю жизнь, разговариваешь. И «чем дальше, тем глубже». Или слышишь высказывания по злободневным проблемам тех, кто дозвонился в прямом эфире на радиостанции. Либо просматривая сайты, блоги в интернете…

Итак, существует ли в принципе целостная картина ситуации в стране? Сегодня труды экспертов, стратегов, политологов, кажется, начинают занимать нишу художественной литературы, оказываясь подчас  совсем не пресным чтением… Власть же по-прежнему провозглашает благие намерения, которые, однако, вязнут на стадии практики, меняясь в процессе исполнения/неисполнения, мимикрируют. Не видно ни эффективных механизмов реализации озвученных не единожды деклараций, ни национально ориентированных субъектов действия, ни воли к воплощению стратегических замыслов. Нет в стране и внятно прописанного долгосрочного национального проекта.

Прошло почти два десятилетия новейшей российской истории, в будущем году – пересечение рубежа. Какой окажется тональность «круглой даты»? Что мы, граждане России, обрели и что утратили за время проживания на 1/9 части суши в формате Российской Федерации: страны с новым географическим и геополитическим контуром, изменившимися геоэкономическими устремлениями, иным культурным горизонтом, демографическим, этническим содержанием? И кто эти «мы» – нынешнее российское общество? Известно ли его реальное состояние, и что, собственно говоря, предстоит ему модернизировать: скажем, достаточно ли для этого построить «десяток заводов по выпуску светодиодов»...

Какой сюжет будущего воплотится в России: «великая энергетическая вахтовая территория»? Олигархический реванш «в особо изощренной форме»? Попытка второго издания (никогда не удававшаяся) предыдущего «собрания сочинений»? Состоится ли транзит в мир нового тысячелетия с сохранением комплексной (соборной) суверенности, исторически сложившейся и культурно связной общности? Или в подвижном, многомерном социокосмосе Русский мир рассеется по центробежным орбитам разлетающихся астероидов, притягиваемых иными светилами, как это произошло в ситуации недавнего «культурного развода»?

И еще: способно ли нынешнее общество – люди, сообщества, власть – на очередное сверхусилие, чтобы преодолеть дурную бесконечность «нашей раши», угрозу культурного одичания? А главное, кто и что способно подвигнуть народ откликаться на девальвирующиеся сентенции и призывы?

- Но есть же научно обоснованные взгляды на траекторию исторического развития? Социальная теория, политическая и экономическая наука, наконец, футурология? Разве всех этих «инструментов» недостаточно, чтобы поставить диагноз и выстроить прогноз будущего России?

- Мне кажется, социальные дисциплины – все-таки не вполне наука; по крайней мере, не то, что мы подразумеваем, ведя речь о «естественных науках». Объекты и предметы исследования у них весьма различны.

Социальные дисциплины занимаются изучением удивительно подвижного организма – человеческой вселенной. Если в науках естественных, т.е. изучающих природу, есть константы, познанные «законы природы», то при изучении общества существует разве что временный консенсус, основанный на своего рода априорной аксиоматике. И когда происходят радикальные изменения, мировоззренческие революции, колоду обретенного ранее знания приходится перетасовывать заново.

Другими словами, если в естественных науках появление Эйнштейна просто расширяет обретенное Ньютоном знание, то в социальных дисциплинах знание связано с радикальными развилками практики, с возможностью человека созидать различные миры. Политология всегда тесно сопряжена с политикой, а лекала миростроительства с господствующим в данный момент мировоззрением. Человеческая вселенная – не физический космос, она неизмеримо сложнее, но что еще важнее – в своей основе субъективна. В отличие от естества материи мы можем менять субстанции совместного бытия, которые по своей сути есть воплощение деяний и намерений.

Что же касается России… Действительно, у страны серьезные проблемы, но, я бы сказал, таковые были у нее весь ХХ век. А если кто-то скажет, что и раньше жизнь не представлялась легкой, спорить не буду. Россия – пограничное, фронтирное пространство, расположенное между Востоком и Западом. Это страна и люди, воспринявшие энергии восточного деспотизма и христианского персонализма (в его восточной версии), предопределявшие совершенно уникальное положение личности. В значительной мере именно пограничность, «сшибка» мощных культурных ориентаций источник перманентно повторяющихся в обществе дисбалансов, дисгармоний. Энергии можно пытаться гармонизировать, но можно также усиливать дисгармонию, что в разные периоды, по различным причинам и происходит.

Если же говорить о нынешнем витке российской истории, думаю, серьезный сбой российских часов случился лет сорок назад.

- Что Вы имеете в виду?

- Я имею в виду рубеж шестидесятых-семидесятых годов прошлого века. Об этом времени написано немало и внушительно: «вступление в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории» (Збигнев Бжезинский), «великий перелом» (Рикардо Диес-Хохлайтнер), «мировая революция» (Иммануэль Валлерстайн)...

Мне кажется, стратегический промах России-СССР состоял в том, что страна упустила начало глобальной революции. Мол, какая там революция, и почему она являлась ступенью в новую фазу истории? В стране в те годы вершились конкретные дела – заканчивалась схватка между Брежневым и командой Шелепина. Но, в принципе, «приглашение к танцу» состоялось: упомяну в этой связи переговоры между Алексеем Косыгиным и Линдоном Джонсоном, прошедшие в 1967 году в местечке Гласборо. Продолжением диалога стали переговоры по стратегическим наступательным вооружениям, хельсинский процесс... Тогда же было инициировано создание нового типа международных институтов, таких, как Римский клуб или Институт системного анализа в Лаксенберге под Веной.

В самом узком значении тренд можно определить следующим образом: институализация и стратегирование перехода от индустриального общества к постиндустриальному миру, от доминирования материальных активов к переоценке ресурсов нематериальных, от локального и национального формата к обществу трансграничному, глобальному. И, в конце концов, к переоценке значения сложноорганизованной личности как «продукта» ХХ века, как уникального «инструмента» создания нового мира и как субъекта активного представления будущего.

Советский Союз тем временем продолжал двигаться по индустриальному сценарию развития, подстригая население страны под единую гребенку, делая отдельные уступки лишь персонам, связанным с оборонным комплексом. Но и в данной сфере власть понимала средства господства в прежнем смысле, сосредотачивая усилия на материальных активах и технической стороне дела.

Следующий судьбоносный поворот, на котором руководство поскользнулось – начало девяностых годов. Я имею в виду не только распад СССР, но также воспоследовавшую постиндустриальную контрреволюцию. Страна к этому моменту уже обладала индустрией высоких технологий, зачатками постиндустриализма, хотя и в существенно усеченном формате. Постиндустриализм – это ведь не только производные от ВПК феномены, как спутник или полет Гагарина, но сложные схемы социального устройства и сценарии развития человека.

У Советского Союза имелся, однако же, свой ген исторической альтернативы, способной отчасти оправдать то негативное, что содержалось его в социальном опыте. Социогеном будущего являлась культура академгородков, где формировалась постиндустриальная среда. Увы, данная феноменология не была опознана в качестве генерального вектора развития. А ведь существовал уже не только легендарный Арзамас 16-Саров и его клоны, но также близкий к Москве архипелаг наукоградов: Калининград-Королев, Зеленоград, Дубна, Протвино, Черноголовка, Долгопрудный, Обнинск, и в этих порождениях ВПК закладывалась начатки иного социального уклада. А также новосибирский Академгородок…

Почему я его выделяю? Во-первых, он был сориентирован не на конкретное предприятие военно-промышленного комплекса. Новосибирский наукоград создавался как некий гештальт, там были достаточно различные учреждения, но что самое интересное: «самосевом» там появлялись «гуманитарные приложения», назовем это так. В Академгородок приглашались художники, поэты, писатели, делалось это почти рефлекторно, в ответ на запрос общества, в результате чего пунктирно обозначалась комплексная среда, хотя и со многими издержками советского времени. И подобные островки имели шанс стать антитезой прежнему архипелагу, ведь в Советском Союзе было в те годы достаточно образованное население.

Таким образом, в стране формировались зачатки постиндустриального общества. Вспомним конец восьмидесятых и самое начало девяностых: «энтузиазм эпохи», многочисленные, порой спонтанные дебаты, в ходе которых порой поднимались весьма интересные темы, пусть с разной степенью глубины и профессионального умения. Важен, однако, именно социальный эффект: на поверхность выходила активная, интересующаяся состоянием мира и положением в стране часть общества.

И все это, как Атлантида, теперь ушло, растворилось, исчезло…

Я пытался установить, сколько же людей уехало из России за постсоветский период, говорят, приблизительно пять миллионов, но точной цифры нет. Между тем, не столь далек день, когда население страны и глобальная русскоязычная диаспора станут вполне сопоставимыми величинами.

В стране же, в условиях нараставшей постиндустриальной контрреволюции люди за бесценок распродавали свой потенциал, упрощали и уплощали возможности. Слишком многие занялись не своим делом либо оказались «униженными и оскорбленными». Часть со временем очнулась, другая – эмигрировала (хотя и здесь есть проблема, поскольку многие сохраняют российские паспорта, бывая наездами на родине, а кто-то просто живет «на два разделенных границами дома»).

Драматичны в этой связи результаты опроса, проведенного приблизительно два года назад (т.е. до кризиса) Центром Левады. Опрос был посвящен ориентациям молодых представителей российского среднего класса (до 35-ти лет). Опрашивались люди с достаточно высоким по российским меркам уровнем дохода, иначе говоря, деятельная прослойка. Ответы показали, что половина респондентов «думают о возможности уехать из России навсегда или хотя бы на время». Одновременно вскрылось нечто более серьезное: значительная часть людей, успешно устроивших жизнь, будущее детей мыслит все же за пределами России: «две трети хотели бы отправить детей учиться или работать за границу, а треть рассматривает возможность отправки их за границу навсегда».

Это и есть результат постиндустриальной контрреволюции, когда зачатки постиндустриального общества были подорваны в своей основе. При этом «эмиграция» происходит не только за рубеж. Следует рассматривать и учитывать также «внутреннюю эмиграцию», выражающуюся в «перемене участи», маргинализации, коррупции... А также в «эмиграции в смерть».

- С этими процессами, кажется, как-то связана Ваша инициатива по проведению рейтинга «социальных и гуманитарных мыслителей», т.е. людей, оказывающих влияние на формирование смыслового пространства Русского мира?

- Россия – это люди. Причиной же инициативы стала заметная в какой-то момент деградация морального, культурного, интеллектуального статуса общества. В 2003 году я начал проводить не слишком серьезные опросы знакомых, предлагая назвать 10-12 ныне живущих российских мыслителей – специально выбрав слово «мыслители», чтобы задать некую планку. И столкнулся с феноменом: как правило, назывались одна-две, максимум четыре-пять фамилий… и процесс останавливался.

В свою очередь это навело на мысль поставить подобный опрос на социологическую основу. Но даже в процессе профессиональной реализации некоторые из называемых фамилий приходилось вычеркивать, ибо список мыслился как перечень живых современников. Когда же попробовали параллельно составить «постсоветский мартиролог», от идеи быстро отказались: поразило даже не количество ушедших, но «дисбаланс качества» – отсутствие в ряде случаев достойной замены выбывшим... Другими словами, в обществе менялся удельный вес морального авторитета, интеллекта, таланта. Рейтинг же продолжает жить своей жизнью на страницах интернет-журнала «Интелрос.Ру».

Теперь о ситуации на сегодняшний день. В стране провозглашен лозунг модернизации. Думаю, импульс дало осознание нелицеприятной ситуации, которая сложилась в стране. В нынешнем мироустройстве главное – это энергии культуры. Ведь нынешний мир, повторюсь, трансграничен. В нем нет железного занавеса, жестких границ. Само понятие национального государства претерпевает мутацию. Это не означает, что оно исчезает, просто роль подобной социальной общности снижается, поскольку сложилась трансграничная оболочка – мир, в котором люди свободно перемещаются, где создаются «цеха» работников, проживающих даже не в разных странах, но на разных континентах.

И что же является элементами новой конструкции? Со-общества. Для сохранения притягательности (вот она – культурная гравитация), необходимо, чтобы страна была темпераментным, актуальным социокультурным сообществом. Пассионарной целостностью. В России же сегодня мы наблюдаем противоположный процесс: атомизацию, причем не только населения, но и самой власти: несмотря на пресловутую «вертикаль», власть распадется на кланы, группы и так далее. Статус государственности понижается до уровня государства-корпорации. Что это означает? Государство начинает относиться к стране как к собственному предприятию, а к населению примерно как директорат корпорации относится к служащим. Корпорация ведь не рассматривает служащих как источник власти. Поэтому строка Конституции о том, что «источник власти – многонациональный народ Российской Федерации», воспринимается даже не иронически, а с недоумением. Когда школьники, студенты, специалисты, профессора рисуют систему власти в России, они рисуют ее в виде пирамиды, где народ, «население» располагается внизу. В то время как с точки зрения конституции подобная схема не что иное, как это опрокинутая конструкция.

Но здравый смысл заставляет задумываться о перспективах подобного положения дел, что отчасти выразилось в лозунге модернизации. «Модернизация» – по сути, этикетка для процесса реконструкции, причем не столько страны, а социальной ситуации, которая сложилась в стране. Поэтому реальное прочтение модернизации я вижу в комплексном действии.

- И в этом «реальном прочтении» модернизации, что есть главное?

- Хотелось бы выделить не отдельный «кейс» из реестра провозглашенной модернизации – пока это все же не стратегия, а – лозунг. Однако под ним пульсирует тревожная и тревожащая реальность, заставляющая мыслить и действовать в определенном направлении. И повторю сказанное ранее: Россия нуждается сейчас именно в комплексной стратегии, которую разделил бы на три части.

Во-первых, России нужна скорее реабилитация, нежели модернизация, потому что общество депрессировано, подавлено, не случайны те «эмиграционные процессы», о которых шла речь: во внутреннюю эмиграцию, за рубеж, в маргинализацию, коррупцию, небытие… Не случайно наш единственный российский гений, Григорий Перельман, через дверь разговаривает с журналистом по принципу – «отстаньте от меня».

Второе, в чем нуждается страна, опять же не модернизация. Все-таки это специфический термин, созданный где-то в середине прошлого века и связанный с процессом деколонизации, догоняющим развитием, поэтому модернизация сама по себе априорно не может быть битвой за будущее. Оригинальная модернизация – строительство общества Модерна (Modernity), произошло в Западной Европе, когда современность противопоставлялась средневековью, т.е. сословному обществу. Подобная траектория модернизации была в усеченном, «технократическом» виде воспроизведена в других странах, преимущественно «третьего мира».

Так что звучит несколько странно, когда Россия в XXI веке провозглашает лозунг модернизации. Тем не менее, и в этом есть определенный смысл, и содержание, вот только бы термин я использовал иной – ремодернизация. Ремодернизация предполагает устранение тех деформаций, которые отчасти были свойственны Советскому Союзу – ведь в том, чем тогда гордились: ВПК, «освоение космоса», образование и т.д. наличествовала некая усеченность. К примеру, высокие технологии были ориентированы на военное производство, а образование сосредоточено на точных науках и технических дисциплинах. Хорошо преподавались физика, математика, но при этом подавлялись проявления независимой личности, отсутствовала полнота социогуманитарного знания. Но главное в ремодернизации – как восстановление утраченного, поскольку в ряде случаев технологический цикл, комплексные производственные схемы оказались разорванными – так и упущенного, не сделанного за советский и постсоветский период,. В общем, необходима ремодернизация во всех смыслах.

И, наконец, третья, самая амбициозная часть, которую трудно определить одним словом, поскольку категориальная лексика для того общества, которое выстраивается в мире на сегодняшний день, в значительной мере отсутствует. Мы называли его сначала постиндустриальным, потом – информационным, потом обществом знания, сейчас получила распространение прагматичная этикетка NBIC: нано-, био-, инфо- и когнитивные технологии. Мир последовательного доминирования нематериальных активов и сложноорганизованной личности. Назовем его инновационно-антропологическим.

- А меняется ли сама технология социального строительства?

За послевоенный период мир прошел примерно пять стадий развития методологий познания и действия: исследование операций, системный анализ, системная динамика, хаососложность / критичность, синергийный подход. Две последние из названных существенно отличаются от трех предыдущих. Они ориентированы на эффективное познание и действие в ситуации неопределенности, на операции в мире сверхсложном, чрезвычайно подвижном. В мире, который приближается к некоему пороговому состоянию. И даже название для данной социальной ситуации существует – сингулярность.

Появление термина спровоцировано совпадением различных процессов – к примеру, демографических, динамики природных ресурсов, продовольствия, а также стремительным развитием технологий. Кривые на графиках, отражающие эту динамику, взлетая, соединяются в гипотетической расчетной точке на шкале времени. Естественно, точка «плавает», но существует более-менее устоявшийся консенсус: где-то около 2030 года сумма динамичных перемен перейдет критическую черту, за которой возникает новая глобальная ситуация, проступает абрис радикально иной конфигурации социокосмоса.

Все вышеперечисленное – элементы и аспекты «глобальной постмодернизации», а по-сути реальной борьбы за будущее. В свое время Мартин Лютер Кинг высказался следующим образом: «Прогресс человечества не является ни линейным, ни автоматическим. Мы имеем дело с очевидным фактом: завтрашний день начинается сегодня; иначе говоря, над нами довлеет жесткий императив настоящего. В приоткрывающейся тайне истории и жизни всё чаще мы сталкиваемся с феноменом – "слишком поздно". Можно отчаянно взывать ко времени замедлить свой бег, но оно остаётся глухим к мольбе. Поверх белеющих костей и останков бесчисленных цивилизаций начертаны эти патетические слова: "Слишком поздно"».

- Так за что борются сейчас на планете?

- Первое, что назвал бы – трансформация системы образования и знания, обновление его упаковки и сфер применения. В разных странах, включая США, Объединенную Европу, Китай ведется поиск эффективных моделей, в том числе методов повышения квалификации специалистов применительно к горизонтам. Но перспективы в области обретения, упаковки и трансляции знания, конечно же, не ограничены этими темами. Не меньшую роль играет поиск действенной методологии познания и действия в ситуации неопределенности.

Еще в 1984 году в США был создан Институт Санта Фе, основным объектом исследований которого является… сложность. Иначе говоря, в нем изучаются сложные системы различного рода: природные, социальные, технические. Возглавил институт лауреат Нобелевской премии Мюррей Гелл-Манн. Проблема неопределенности – это также любимый конек Пола Вулфовица, в прошлом заместителя министра обороны США и пока еще действующего руководителя Всемирного банка.

Второе направление – новый человек. Вы спросите, в каком смысле? В постсовременном мире действовать приходится уже не в сложной среде индустриального общества, а в среде сверхсложной: мультипликативной, чрезвычайно изменчивой, калейдоскопичной. Действовать большей частью посредством инструментов этой среде неадекватных. Человек не справляется с данной задачей при помощи прежнего инструментария, но и новый инструментарий проблему не решает, потому что все объективно упирается психофизический фактор. Скажем, информация делится на релевантную и нерелевантную. Но количество релевантной информации ныне превышает физические возможности лиц, принимающих решения.

Отсюда императив формирования сложного человека, чьи способности адаптируются применительно к условиям подвижной, изменчивой, многофункциональной среды сверхсложного мира. Для этого развиваются естественные и резервные возможности, которые усиливаются новыми искусственными способностями. Складываются новые конфигурации нейрогуморальной активности. Определенная роль отводится имплантатам и продукции нанотехнологий. Можно привести немало экзотических примеров новообретаемых способностей, каких не было у людей ранее… Вершина этого айсберга, кстати, время от времени проступает в виде допинговых скандалов в спорте, поскольку спорт – своего рода полигон в данной сфере.

Третье направление преадаптации к новому социальному тексту – создание многомерной картографии влиятельных субъектов актуального и прогнозируемого состояния среды. Раньше мир был устроен достаточно просто: исключительными субъектами мировых отношений были суверенные государства. В постсовременном обществе это далеко не так. При картографировании теперь приходится учитывать, что помимо национальных государств на планете существует ряд влиятельных сообществ, различных социополитических организмов открытого и закрытого типа. Двухмерная административно-политическая карта не адекватна реальности, в которой существуют международные регулирующие органы, наделенные властными полномочиями, страны-системы, иные образования, возникающие в процессе глокализации. А также иные феномены, подчас сложные для краткого описания. Например, «социальные волны» или трансграничные флешмобы/смартмобы: когда умные и деятельные организмы соединятся в виртуальные (в прежнем значении термина) сообщества, действуя универсальным образом.

Зарождающаяся система предполагает смену основ организации, причем речь идет даже не о сетевой ее формуле. И тем более не об организации в прежнем понимании. В комплексных, синергийных сообществах люди могут быть незнакомы, действовать автономно, но сопрягаться идеалами – этими движителями и гравитонами, меняющими мир. Именно картины/образы будущего (или «попросту говоря» аттракторы), сопрягаясь либо конкурируя, стягивают людские потоки в приливные волны глобальной трансформации.

Четвертое направление, которое весьма интенсивно разрабатывается – искусственный интеллект. Не так давно в США был создан институт по исследованию искусственного интеллекта (SIAI), а уже совсем недавно - университет по проблемам искусственного интеллекта. Дело в том, что колоссальную проблему представляет появление новой субъектности в мире. Мы привыкли, что субъект – это человек, есть, правда, еще групповые субъектности: организации, страны, но они все равно базируются на антропологической субъектности. Однако развитие IT-технологий возможно изменит не только финансово-экономическую ситуацию, но повлияет также на политический и социальный статус.

Наконец, пятое направление: продолжающаяся переоценка значения нематериальных активов, их нарастающее доминирование. В экономике продолжается сдвиг от экономики производства товаров и услуг к современным версиям финансовой хрематистики и далее к информационным и математическим ипостасям процесса. Банковские учреждения в перспективе оказываются не слишком конкурентоспособными в сравнении с массовыми электронными средствами проведения финансовых операций, прообразом чего являются виртуальные социальные сети, порталы, коммуникационные службы, т.е. пространства, где возникают собственные версии финансовых систем. И которые доступны в повседневности через находящиеся «в кармане» устройства: хотя бы смартфоны. Требуется, возможно, еще лишь один, правда принципиальный сдвиг в системах криптографии.

Эти процессы предположительно аккумулируются в грядущем феномене, определяемом как сингулярность. Сингулярность как интегральный эффект вышеназванных факторов и сингулярность как врата нового состояния общества... Естественно, возникает вопрос о преадаптации к радикально иной ситуации. Каким окажется ландшафт, каковы будут механизмы перехода и все, что с ним связано? Об всем этом необходимо размышлять, задумываться, и хорошо бы – «вчера».

- Перспектива тревожная… Что-то уходит, а что-то рождается, но что именно?

- Тут мы, по сути, возвращаемся к началу разговора.

Итак, мир приближается к некоему историческому переходу. Знаки чего мы видим, тектонику – ощущаем. Когда говорим, что живем не в современном, а в постсовременном мире, то констатируем окончание эпохи, длившейся более четырехсот лет. Время Modernity исчерпало себя. Сегодня на исторической сцене разыгрывается действо под названием «пришествие нового мира», как бы его ни определять: «мы наш, мы новый мир построим», «новое средневековье» или «новый ренессанс», «новый мировой порядок» или «глобальная анархия», «постсовременность» либо загадочная «сингулярность».

Наступает эпоха, для которой пока нет адекватного названия, как для всякой новизны. Однако, ссылаясь на предшествующие рассуждения о будущем, – которое не есть просто физическое движение времени – следует определиться: чем же меряется динамика в галактиках человеческой вселенной? На мой взгляд, она измеряется инакостью, новизной, переменой участи человека. Именно эти признаки возвещают и констатируют приход будущего.

Суть перемен – в радикальном переосмыслении представлений о реальности. И о месте, отводимом в ней людям. Именно человек оказался самым сложным объектом и субъектом мироустройства, ориентированного на изобилие нематериальных активов, на практику сверхсложных обстоятельств и действий. Несмотря на параллельное сосуществование массового общества и «голодного миллиарда», на планете сложился трансграничный слой людей – образованных, энергичных, амбициозных, владеющих современным инструментарием. Людей, которые выстраивают новый мир. Его можно по-разному описывать, но затруднительно мазать лишь черной или белой краской.

Будущее в каком-то смысле не существует: оно творится нами, и станет таким, каким мы предпочтем, точнее, сумеем его создать. Решающий фактор – «консенсус» усилий: деструктивных и конструктивных; кумулятивный эффект наших действий: позитивных и негативных. Конечно, при этом возникает немало вопросов: например, кто и как оценивает позитивность, по чьему «образу и подобию» творится грядущий мир? А пока наиболее чуткие ощущают гул социальной тектоники, фиксируя изменения планетарной ситуации. Ворота близки…

Закону же беседу, пожалуй, цитатой из трудов Пико делла Мирандола, словами, которые автор вкладывает в уста Всевышнего, беседующего с только что созданным Адамом: «Я не сделал тебя ни небесным, ни земным, ни смертным, ни бессмертным, чтобы ты сам, свободный славный мастер, сформировал себя в образе, который предпочитаешь».

Кстати, существенный для России нюанс – мы привыкли к понятию «государство», отождествляя его со страной. Но слово это восходит к понятию господства: государь, господарь, господин, предполагая иерархию, подданство, а не гражданство. В чем присутствует психологическая/стратегическая ограниченность и уязвимость.