Трансфинитная экономика. Гуманитарные компоненты мирового кризиса

Обсуждение актуальных экономических потрясений сегодня ставит больше вопросов, нежели дает ответов, хотя область дискуссий шаг за шагом расширяется, переходя от собственно финансовых и экономических вопросов к проблемам мироустройства.

Последние потрясения мировой экономики прямо связываются с определенной полнотой реализации в человеческом сообществе новых факторов: практически завершенной глобализации экономической деятельности, универсальности движения финансов и стремительно растущей роли нематериальных активов на основе информационно-коммуникационных и иных высокотехнологичных достижений цивилизации.

Что в таком случае будет означать выход из острой фазы глобальной рецессии и преодоление других составляющих нынешнего финансово-экономического нестроения? Произойдет ли стабилизация, пусть временная и в измененном обличье, прежнего состояния мирового хозяйства и глобального сообщества – либо в мире людей изменится нечто более существенное и человечество, несколько неожиданно для себя, окажется «по ту сторону» современного горизонта?

Вопрос, другими словами, заключается в следующем: является ли нынешний кризис самостоятельным, хотя и бурным проявлением «технологических» несовершенств мирового экономического порядка или же он лишь предвестник и составная часть более общего явления, далеко выходящего за рамки финансово-экономической области? А говоря прямо – совершающегося на наших глазах исторического перелома.

Но более существенно, что кризис включает в себя смысловые («идейные») аспекты, производя точечные культурные сдвиги, меняя в итоге прежнюю общепринятую систему ценностей на некий новый ее регламент. Достаточно привести пример с тем же государственным суверенитетом, переставшим быть основным регулятором внешнеполитических конфликтов и плавно сменившимся в этом качестве на главенство суверенитета той или иной общности: этнической, конфессиональной или иной, – угнетение или враждебные акции по отношению к которой могут служить легитимным предлогом для «принуждения к миру». Можно привести и другие примеры.

Таким образом, человечество шаг за шагом приближается к «центру циклона» – крупномасштабному социальному транзиту, который изменит не только экономические или политические основания практики, но само восприятие человеком базовых ценностей и природы бытия, характера межличностных и групповых отношений.

Наука с оговорками

Для уяснения пропорций и содержания мировой коллизии, обуявшей планету, – думается, пока первым, далеко не девятым валом – попробуем, пусть и максимально кратко, обсудить проблему оснований человеческой практики. Проблему, надо сказать, запутанную в принципе, хотя бы из-за различия в мировоззрениях различных групп населения планеты. Но вдвойне усложненную переходным характером эпохи.

Суть человеческой практики – истории – есть постоянная борьба человеческого интеллекта, духа с различного рода ограничениями, сужающими, усекающими возможности людей, то есть природных обременений и социальных господств. И тут, пожалуй, не удастся избежать одной болезненной темы. В профессиональных разговорах и дискуссиях не так уж редко приходится сталкиваться с распространенной аберрацией восприятия экономики как полноценной науки, имеющей столь же твердые основания (то есть «предметное поле»), что и у наук естественных, что порождает соответствующие ожидания от экономического анализа. Это, конечно же, не так. Кстати, схожая проблема существует у математики – науки «точной», но не «естественной», схожим образом в ряде сфер не имеющей своего «физического» предметного поля и потому подверженной «спекулятивному», то есть умозрительному, произволу. Но математику мы пока оставим в стороне.

Другими словами, экономика – определенная форма дисциплинарного знания, но дисциплина эта социальная, гуманитарная. Образно говоря, один из разделов «языкознания» общественной природы человека. (Здесь, кстати, ответ на вопрос, почему Нобель не учредил премии по экономике.) Утверждая в обществе исторически и социально обоснованные доминантные «правила игры», мы, между тем, способны теоретически представить (и практически реализовать) совершенно иные форматы привычных областей практики. Или, как их подчас называют, парадигм человеческих взаимоотношений, в том числе и экономических. Которые могут заметно, а то и радикально отличаться от тех, к которым мы столь привыкли, что считаем их чуть ли не единственно возможными.

Это относится, конечно, не только к экономике, но и к любым другим областям практики.

Приведу один достаточно простой, хотя и скучноватый пример. Базовый экономический цикл, с которым мы свыклись, – сбор урожая, его хранение, распределение, продажа, формирование товарного рынка и т.д. – все это, если вдуматься, проистекает из определенных географических и климатических условий. Скажем, в Африке (если рассматривать ее как самостоятельный и автономный ареал, что и было реальностью длительное время) подобный цикл – нонсенс. Действуя подобным образом, люди получили бы в итоге хранилища полусгнивших продуктов. Поэтому и хозяйственная практика в свое время носила там весьма специфический характер, да и борьба велась не за продукт как таковой, но за контроль над территориями произрастания продукта. А роль холодильников и хранилищ исполняла… природа.

Можно было бы также привести иные примеры. Скажем, характер торговых операций, являвшихся у архаичных народов действием совсем иного толка. Но это увело бы нас далеко в сторону от основной темы...

И поскольку экономика есть часть практики, за ее доминирующим сегодня форматом можно различить – помимо объективно достигнутого уровня развития общества – определенные интересы и группы влияния. Столкновения между подобными источниками силы и влияния в значительной мере определяют конъюнктурный характер, который принимает феномен, называемый экономикой.

Примером могла бы послужить история Киотского протокола. Или, шире говоря, вся проблематика, связанная с ценностью (во всех смыслах) как традиционных, так и нетрадиционных ресурсов.

Если бы в мире соответствующим образом (тут-то и возникает незаметный на первый взгляд вопрос: соответствующим чему?) оплачивалась экология, а общественное внимание было перманентно сосредоточено на «пределах роста», то, возможно, актуальная экономическая иерархия в какой-то момент «перевернулась» бы. Поскольку Юг обретал бы дополнительные весомые источники дохода, а экономика Севера могла бы оказаться в подобной системе геоэкономических взаимоотношений зависимым должником…

Борьба за будущее

Что же касается процесса трансформации экономики, то в течение последнего столетия действительно произошли серьезные сдвиги в понимании того, как будет развиваться экономика и в чем ее суть.

Наиболее известный кризис, который впечатался в наше сознание, – Великая депрессия. Это был кризис индустриального мира, но, надо сказать, кризис несколько парадоксальный, поскольку был связан с прорывом в индустриальном производстве, с изобилием дешевых вещей. Но для прежней конструкции мира, с его тарифными барьерами и протекционистской психологией, это оказалось чуть ли не смертельным ударом.

Кризис же, который наметился примерно в последней трети прошлого века, был более размыт по времени. И был он связан с большим количеством факторов, в том числе с падением производительности прежних форм капитала и ростом значения новых, нематериальных активов. А также с почти сакраментальным вопросом: кому все же будет принадлежать Новый мир, проблески которого становились уже тогда все более явными? Кто будет в нем господствовать? Будет ли это господство по-прежнему принадлежать индустриальному капиталу или исходить из стран, владеющих тем или иным остро востребованным сырьем, либо возобладает господство формирующегося на тот момент альянса финансов, информации, интеллекта и креативности?

Борьба за освоение будущего, за его «приватизацию» велась одновременно по различным направлениям. Были сформулированы и применены на практике высокие геоэкономические технологии: «новые деньги» (обеспеченные новыми активами, в частности символическим капиталом); глобальный долг (который в принципе не может быть выплачен и по своей сути является формой «колонизации будущего»); структурная адаптация (перестройка) и финансовая стабилизация (влияющая на режим движения природных ресурсов и социальное распределение государственных доходов), управление рисками (позволяющее использовать не только временную, но и вероятностную шкалу в качестве источника активов) и т.д.

Таким образом, традиционный шумпетерианский локомотив, который создавал запас прочности, снижая роль природных ресурсов в мировой экономике, по мере приближения конца века все чаще пробуксовывал. И существенно менял обличье. Сыграла роль также смена прежней культурной парадигмы, результатом чего стали рост избыточного, искусственного, престижного потребления слегка закамуфлированных рационализаций технологических клонов и сопряженное отчасти и с этим фактором движение от radical innovations к progressive innovations. То есть относительное ослабление радикальной промышленной и энергетической инноватики.

Парадоксальный на первый взгляд тезис, однако, если сравнивать начало, середину и конец века по количеству фундаментальных открытий в данных областях, есть чему удивиться.

Игры с бесконечностью

Эффективным и по-своему эффектным паллиативом стали, между тем, набиравшие вес информационные технологии.

Информационная экономика позволила создать принципиально новое предметное поле глобальных финансовых операций, не отягощенных материальными активами, а на его основе – еще одну и весьма емкую нишу для приложения избыточного и теряющего эффективность капитала. Другими словами, был в некотором извращенном смысле воспроизведен шумпетерианский механизм, позволяющий «снимать пенки», сдавая затем освоенные и отработанные столы в глобальном казино игрокам следующего уровня.

Наконец, произошел-таки грандиозный рывок финансовой экономики, почувствовавшей возможности новых пространств и инструментария. Всех этих производных, вторичных и третичных финансовых инструментов, позволявших вполне легально умножать финансовые активы со всеми издержками «забегания вперед», что наряду с определенными конъюнктурными проблемами и предопределило нынешний кризис.

В чем же внеэкономическая компонента этого кризиса? Постсовременная финансовая экономика по-своему решила некую принципиальную проблему, которую когда-то постулировал Кантор, положительно решивший вопрос о допустимости игр с бесконечностью. И главное – о возможности их дополнения и умножения.

Математики, кстати, разделились в данном вопросе: часть из них считают, что любая операция с бесконечностью, например бесконечность плюс единица или бесконечность, умноженная на бесконечность, есть нонсенс. Другие же считают это вполне легитимной операцией, инструментом, с помощью которого можно выстраивать конструкции, в том числе в прикладных аспектах – то есть в сфере практики. На подобной почве и начало процветать древо деривативов, которое в подобном смысле может процветать и обильно приносить свои плоды вечно.

Но освоение новых параэкономических или все же, точнее, хрематистических земель чревато рядом проблем. Кроме того, к раскручиванию кризисной ситуации добавились издержки от ипотечного кризиса (наследие демократов – администрации Клинтона) и ведения двух войн (наследие республиканцев – администрации Буша). Да и прочие элементы, неизбежные при освоении новых, пусть и виртуальных земель, с многочисленными лакунами в международном правовом и управленческом режиме.

Так что основы нынешнего кризиса были заложены в процессе специфического «землеустройства» и освоения открывшихся возможностей, в процессе искрометного заглатывания и переваривания инакости. Подобные процедуры, естественно, оказываются чреваты осложнениями, дестабилизацией, а порой и деструкцией. Ибо разрушается предыдущая структура и создается новая целостность. Как правило, процесс этот проходит болезненно.

Но в какой степени в данной «большой игре» оказалась замешана Россия? Думаю, эта тема требует отдельного рассмотрения, но один факт постараюсь все же очертить.

Анамнез российского кризиса – несколько иной. Страна на протяжении ряда «тучных лет» так или иначе продвигалась к кризисной ситуации, ибо экономика ее выстраивалась на зыбкой основе перманентного доступа к дешевым деньгам. Будь это доходы от высокой стоимости имеющихся природных ископаемых либо кредиты, предоставляемые под низкие проценты, или просто легкодоступные финансовые активы. И хотя государственный долг декларировался как ничтожный, составляя примерно 40 млрд. долл., национальный внешний долг рос быстрыми темпами. Специалистам было понятно, что некая красная черта будет перейдена в тот момент, когда величина национального внешнего долга (главным образом корпоративного и банковского) сравняется с объемом международных резервов ЦБ. Это и произошло в прошлом году примерно в конце лета на уровне около 600 млрд. долл.

И это произошло в тот самый период, когда в мире уже разгорался кризис ликвидности, шло снижение промышленного производства и в достаточной мере проявились другие факторы большой специфической перестройки. Соответственно и цены на энергоносители в тот же период резко пошли вниз.

Так начиналась перезагрузка российской экономики.

В поисках лексики

Итак, экономика есть составная часть практики человеческого общежития. И в сущности, так называемые неэкономические компоненты мирового кризиса являются основополагающими ферментами экономического переворота.

Нынешний кризис – это не столько причина, сколько симптом переживаемого глобального перелома, прорастания иной формулы организации мироустройства, выстраивания иной его конструкции. Экономика – своего рода большая человеческая игра, которая может вестись по изменчивым, подвижным правилам, подчас обгоняющим уже опознанные закономерности и ранее сформулированные прописи. Диапазон доступных инструментов и средств зависит тут от возможностей и психологии (социальной ментальности) деятельного игрока.

Мы знаем разные формы организации человеческого общежития: Древний мир, Античность, Средние века, Модернити. Сейчас, после сбоя «часов Просвещения», судя по всему, выстраивается новый порядок вещей. Мы не знаем точно, какое место в нем будет отведено экономике. Неясен нам и целостный лик постсовременной эпохи. Знаем лишь, что она гораздо плотнее будет связана с разного рода нематериальными активами, культурой, новой рациональностью, креативностью, разнообразными политическими метаморфозами. В общем, со многим из того, что до сих пор считалось относящимся к иным, внеэкономическим сегментам практики.

Может быть, финансово-экономические игры продолжат расширяться до финансово-информационных и финансово-политических форматов. Тогда все эти игры в кредит, управление рисками и проращивание различного рода деривативов окажутся лишь побегами гигантского виртуального древа постсовременной хрематистики. А возможно (по крайней мере не исключено), что в конце концов возобладает трансэкономическое целеполагание человека и тень обретет свое место.

Человек способен «играть» по весьма различным и изменчивым правилам. Иногда эти правила ставят исследователя в тупик.

В начале изложения я упоминал «тропические формы» экономической практики, но то же относится к нематериальным ритуалам и повседневности постсовременных «воздушных племен». Однако, описывая данную деятельность подобным образом, мы представляем ее глазами «классического наблюдателя», в то время как для публики, играющей в глобальном казино по высочайшим и сверхвысоким ставкам, процесс может иметь радикально иной смысл.

Обмен бус и стекляруса на фрукты и сушеную рыбу – с точки зрения «неклассического наблюдателя» из среды архаики это был ведь вообще не торговый обмен, а обмен дарами. Так и здесь: возникает и совершается другая социально-культурная операция, имеющая принципиально иной контекст, где понятия торговли и экономики отходят постепенно на вторые роли.

Нынешний кризис, безусловно, основан на сдвигах в культурной среде и должен рассматриваться и осмысляться в русле философских энергий, как ни наивно это прозвучит в современном «прагматичном» обществе.

И вот тут я сделал бы одно теоретическое замечание, попутно назвав «нынешнюю» (не «современную») экономику экономикой трансфинитной, которая избрала в качестве аксиомы возможность оперировать в сфере практики канторовским пониманием бесконечности. Иначе говоря, решилась производить на данной основе крупномасштабные, комплексные хрематистические операции.

В сущности, это сокрушает прежние экономические режимы, их культурные и философские обоснования, в том числе уничижает мир «реальной экономики» (во всей двусмысленности данного выражения), заставляя слишком многое переосмысливать и прочитывать заново. А заодно формирует новую рациональность, объединяющую в единый комплекс материальную и психическую реальность. И одновременно наносит серьезный удар по ресурсной экономике, что, повторюсь, способствует вполне определенному перераспределению земной власти.

И последнее. Сегодняшний кризис начался не в 2008-м, или 2000-м, или 1997 году и даже не на обозначенном рубеже 1960–1970-х годов. Хотя именно тогда многое начало выходить на поверхность. Подобные игры, конечно, можно называть экономическими, только вот содержание их за прошедшие годы серьезно изменилось.

Сегодня императивно востребована адекватная происходящим процессам категориальная лексика, хорошо отрефлектированное понимание того, чем может стать постсовременная экономика, но, по-видимому, реальный и эффективный результат в этой сфере достижим лишь в рамках новой теории, построенной на существенно измененных методологических принципах и основаниях.