Больше света!
Александр ПРОХАНОВ. Скажите, Александр, чем занимается ваша академия, в чем её смысл? Что такое современная футурология?
Александр АГЕЕВ. Люди задумываются о будущем издавна. Весь Ветхий Завет полон пророчеств и откровений. Но первая причина предреканий будущего — желание человека преодолеть страх перед стихиями природы. Вторая — надежда избавиться от посюстороннего страха перед потусторонним Страшным судом… Футурология сегодняшнего дня принципиально другая — даже по сравнению с тем, что было в XX веке. Двадцатый век — это доминирование утопической футурологии и ответов на нее. Сегодня, однако, футурологические концепции отражают тот крах детерминизма, который случился в науке в 60-х годах с открытием квантов, нелинейности, хаоса, сложности мира. Рухнули представления о мире как о системе, в которой можно все расставить по полочкам, в которой есть иерархия и упорядоченность, явная причинность. Мозаичная, нелинейная, сложная картина мира появилась сначала в науке, в некотором смысле как результат ядерного и космических проектов века, а затем и в жизни — в виде, например, Майской революции во Франции, в проектах Пол Пота, в китайской культурной революции. Торжеством неопознанной сложности стал, между прочим, и крах Советского Союза.
Что это означает для современной жизни? То, что сама философия отношения к будущему вобрала в себя понимание принципиальной сложности и хаотичности бытия. Тургеневский Базаров с его надменно-конструктивным и жестко-причинным отношением к природе и миру вообще превратился в атавизм. Известная шутка о том, что социальные науки сложнее физики, сегодня не считается шуткой даже среди физиков. Братья Стругацкие, в те же 60-е годы уловившие дух времени, zeitgeist, четко выразились: "апостериори все попытки представить будущее в деталях выглядят смехотворными, если не сказать жалкими". Ведь пока мы занимаемся предсказанием, сам объект предсказания изменяет свою скорость, направление движения и т.д. Пока мы производим прогноз, объект становится если не принципиально иным, то настолько меняется, что ценность прогнозной информации утрачивается молниеносно. Разумеется, я утрирую, чтобы острее поставить проблему. Эпоха детерминизма — краткий, хотя и захвативший три-четыре века, миг в истории, хотя именно нам повезло жить в условиях агонии социального экспериментаторства. Генеалогия интерпретаций темы будущего восходит к первым страницам книги Бытия — человеку от сотворения мира дана свобода выбора, что фундаментально исключает директивность прогноза! Между прочим, в российском фольклоре о РВСН эта мысль закрепилась в образе сержанта, по понятной причине не исполнившего приказ о нашем ядерном разоружении. Копнув далее в письменных анналах человечества, мы найдем ту же стартовую ситуацию: мир, контролируемый языческими богами и демонами органически полон сюрпризов и непредсказуемости.
Современный инструментарий футурологии олицетворяется прежде всего "технологическим прогнозированием" и "форсайтом". Первый метод предполагает фиксацию проблем в том виде, каковы они сейчас, и ответ на вопрос, что с ними будет, как они разовьются, если их: а) решать, б) не решать, с) не замечать или решать неправильно. Отсюда — разработка "веера сценариев". У "форсайта", ставшего в последнее время популярным, свои плюсы и минусы. Но в любом случае качественный прогноз опирается для надежности на несколько дополняющих методов. Точность предвидения зависит как от методологической "породистости" исследования, так и от фантазийности, талантливости, эвристической креативности того, кто занимается прогнозированием. Здесь приходит на ум футурологический конгресс, состоявшийся в Китае в конце 80-х годов, где одной из тем было моделирование будущего Советского Союза. Наименее вероятным был признан сценарий распада. Но сбываются отнюдь не только самые вероятные предсказания. Нелинейность мира, особенно в нынешнем статусе его сложности, дарит массу нелинейных исходов будущего.
Возвращаясь к тому, что такое современная футурология на практике… Это, во-первых, системное, сложное, динамическое представление рассматриваемой проблематики. В нем самое сокровенное — поиск точек уязвимости систем как для целей их защиты, так и наоборот, в зависимости от субъекта поиска. Помимо этого, есть и моменты времени, когда системы "открываются" для эффективного воздействия на них. Как это выразил политический классик: "сегодня рано, завтра поздно". Во-вторых, учет "антропогенного" аспекта прогноза, то есть знание предпочтений, ценностей, мотиваций, социальных связей того, кому прогноз предназначен, равно как и социо-культурной матрицы самих экспертов. У одних эта матрица заложена образованием многодесятилетней давности, и они невосприимчивы к языку современной науки. У других матрица искажена личным опытом, субъективными предпочтениями и различными привязанностями — групповыми, клубными и т. д… Как следствие — замутненность диагноза настоящего и картины будущего. Методологическая культура и в России, и во всем мире до сих пор испытывает на себе влияние утопичности, архаичности методологии, групповщины и эгоизма. А если потребитель прогноза опирается на ложную картину мира, со случайным или заказанным отклонением от коридора возможных траекторий, то прогноз становится опасным, в том числе для самого заказчика. В-третьих, сейчас прогнозирование практически смыкается с проектированием будущего. Строго говоря, времени и ресурсов на пустое генерирование образа будущего не находит ни один субъект. Будущее проектируется, как правило, в увязке с интересами заказчика, не всегда, разумеется, афишируемыми. Увидев "веер сценариев", заказчик сразу спрашивает о наиболее приемлемом для себя. Это ни хорошо, ни плохо, это — реальность. Но серьезные игроки могут и должны позволить существовать и развиваться инфраструктуре футурологии, некоторому постоянно существующему экспертному сообществу, которое непрерывно производит знание о будущем в независимом от заказчиков статусе, как накопленное общественное благо. Такова, например, гиперпрогностическая сетевая система в США. Нужно различать здесь и три уровня футуристического мира: 1) сфера искусства, включая киноиндустрию и литературу о будущем; 2) прагматический анализ будущего, включая, например, маркетинговые или политологические исследования; 3) наука и будущем, которая системно и непрерывно занимается методологией познания нового, вырабатывает гипотезы о будущем всевозможных миров, включая мир человека и общества, создает среду, в которой вырастают кадры, вооруженные футурологической методологией.
Ужесточим, однако, условия задачи и добавим злободневности. Начать с того, что традиционных энергоресурсов в мире все меньше и меньше, продовольствие снова становится критически важным, границы между странами размываются, распределение ресурсов все тревожнее. Мировая торговля все очевиднее несправедлива. Плюс ко всему, валюты, обслуживающие глобальные потребности обмена, платежа, накопления, настолько оторвались от базовых потребностей и образовали свою тревожную икебану, что риск новых финансово-политических катаклизмов давно указывает на красный цвет.
Вся эта картина означает, что стремительно в наши дни нарастают глобальная неопределенность и сложность процессов. А способность управляющих подсистем воспринимать реальность адекватно явно недостаточна. За дефектами же восприятия неизбежно проглядывают дефекты решений и действий по их исполнению. Добавим еще неоднозначности от действий других игроков, которые тоже отнюдь не адекватно воспринимают и реагируют на ваши слова и действия! Вот вам и спектакль, где зрители и актеры перепутали свои роли, а вместо бутафории оперируют далеко не игрушечными мечами. Словно бы это фантастический "футбол", в котором 22 игрока играют каждый в свою игру, своим мячом и со своими правилами. Но при этом предполагается, будто бы действуют и даже соблюдаются некие общие правила.
Таким образом, главное, что необходимо подчеркнуть, это то, что современная футурология несет на себе отпечаток новейших достижений современной естественной науки. Речь о физике, дошедшей до частиц с размером в 10 в минус 18-й степени метра и дальше. Речь и о современной математике, которая исследует пространства, которые даже трудно вообразить. Можно даже сказать, что футурология в последние 30 лет стала продуктом конверсии разработок в области физико-математических и биологических наук в социальные поля.
Вот в каком контексте существует современная футурология. Поэтому главное ее предназначение сейчас, научное, социально-экономическое, геополитическое или даже мистическое — это вычертить траектории будущего мира, имея в виду не столько конфигурацию карты мира, маршруты углеводородов, продвижения танковых колонн или систем ПРО, сколько по стилистике жизни, ее фундаментальных основ. Это называется цивилизационной идентичностью. Именно в этих тонких полях, где тихо спят или бушуют архетипы, кристаллизуется наше завтра.
Правильное понимание человека и современных цивилизационных процессов позволяет достаточно четко осознать, что мир сейчас взрывоопасно насыщен людьми с крайне негармонизированными мотивационными структурами. Одни из них чрезвычайно активны, многие в весьма примитивных полях вроде коммерческой лихорадки. Другие, лелея надежды на стабильность, сами не замечают, что придерживается культуры 50-летней давности. Кто говорит только про хаос, застрял на рубеже веков. А кто задумался о роли совести в сложном мире — тот манифестирует намек на очень важные темы из будущего. Наш мир перенасыщен такими взаимовлияющими энергетическими полями, они делают из людей марионеток, если они не сохранили верность себе в высшем смысле. Какой вспыхнет у такого зависимого человека мотив — даже трудно вообразить. Какие в нем всплывут детерминанты, архетипы, когда появится ситуация "или-или", — никто не скажет точно.
Таким образом, современная футурология не только "офизичена", "оматематичена", наполнена психологическими веяниями, но она и в некотором смысле мистична.
Каков российский футурологический потенциал сегодня? В первую очередь, существует официозная футурология. Она может называться "нацпроектами", "федеральными целевыми программами", "стратегиями развития той или иной отрасли или региона", "стратегическим проектированием" или "бизнес-планированием", но по сути это прикладная футурология. В ней представления о будущем зачастую линейны. Выстраиваются тренды — три сценария: хороший, плохой и средний. Это довольно примитивно, но имеет право на жизнь и в любом случае — это лучше, чем полное отсутствие какого-либо взгляда вперед. Кроме того, есть очень активно разрабатываемый сейчас в России пласт художественной футурологии — здесь можно назвать и ваши произведения, и, например, работы у Юрия Козлова. Есть огромный пласт авторов, которые моделируют будущее — тут масса примеров вплоть до "проекта Россия". Важное место в отечественной футурологии занимает И.В.Бестужев-Лада. Свою футурологическую судьбу он начинал тогда, когда господствовала официальная доктрина коммунистического грядущего с прицелом на 1980-й год, с наивным материалистическим описанием надвигающегося счастья, выраженного в квадратных метрах и тоннах зерна и стали на душу населения. Гражданское мужество одних критиков режима сейчас широко рекламируется, а многие а забвении. Формирование методологии, школы, репутации науки о будущем — это был гражданский и научный подвиг профессионала. Исключительную роль как хранитель закваски футурологической среды Игорь Васильевич сыграл в 90-е годы, когда слова стратегия, проектирование, взгляд в будущее были ругательными.
А.П. Вы сказали о проектировании будущего. Значит ли это, что футурология сама является инструментарием, воздействующим на будущее, направляющее исторические процессы?
А.А. Да, конечно.
А.П. Но в таком случае футурология не может оставаться в чистом виде наукой, она должна взаимодействовать с властью, с ее ресурсом. То есть футурология является слугой политического субъекта?
А.А. Это зависит от того, как выстроены отношения между экспертным сообществом и властью.
Можно привести три примера. Первый — Соединенные Штаты. Каким образом обеспечивается инновационный дух в этой стране? Оказывается, люди, принимающие большие решения в США, каким-то образом хорошо разбираются в футурологических прогнозах и технологиях. Огромный поток американских чиновников проходит стажировку, например, в агентстве по передовым технологиям внутри министерства обороны США. Именно оно отвечает за разработку базисных инноваций в стране. Этот дух, однажды закаленный в подобной атмосфере, чиновники сохраняют и дальше. В США есть система, гарантирующая футурологии надлежащий социальный статус через науку, СМИ, Голливуд. Существует механизм отбраковки представлений, не отвечающих жизненно важным интересам страны. Конечно, в США применяются разными игроками все более изощренные средства манипулирования общественным мнением. Но в любом случае американскому истеблишменту показывается более широкий пласт возможных сценариев того, что будет, "если". Это один принцип отношений, хотя не нужно питать иллюзий: мнение экспертов, в том числе и в недрах спецслужб, учитывается далеко не всегда — достаточно взять в пример вторжение в Афганистан и Ирак.
Второй тип — Япония и Китай, где мнения экспертов в процессе взаимодействия с государственными и партийными инстанциями тщательно и с развитой обратной связью обрабатываются, превращаясь в итоге в позицию, в решения, в стратегию.
И наш пример — совершенно фантастический. Казалось бы, есть Академия наук, с институтами, признанными научно предсказывать, обосновывать и предупреждать, а впоследствии и помогать разрешать проблемы. Но после слома Союза произошло фактическое отстранение науки от механизмов принятия решений, возникло множество "контрафактных" экспертных сообществ. Между тем, само понятие экспертизы в идеале предполагает ответственность эксперта за суждения — не только моральную, но вплоть до финансовой и уголовной. Такой системы в России не существует, её необходимо создать, начиная с законов. Президент, однако, дал целый ряд поручений в этой области. Власть как система на интуитивном уровне прекрасно понимает необходимость экспертизы и прогнозирования.
Однако проблема в том, что даже нынешняя инфраструктура власти генетически восходит к власти большевистской, которая в конспирологическом плане несет следы происхождения из мира "демонов", то есть из подполья, из конспирации, из тайны, из случая. Чтобы такая власть могла действовать, справлять свои функции, ей нужно по определению быть беспредметно репрессивной с сокрытием в неком подполье источника репрессий. Каждый гражданин как бы должен ощущать, что и его может достать карающий меч вне зависимости от состава преступления. Только в этих условиях гражданин будет лоялен. А личных добродетелей правителя здесь мало. Родовые черты "подпольной власти" несут сами госинституты и их кадры. Вспомним, как непросто Путину приходилось заниматься судебной системой, да и президент Медведев не случайно акцентирует право и закон как первостепенную предпосылку развития.
Такая власть противостоит власти сакрализованной, восходящей к высшему, божественному, космическому началу. Каким образом можно социально оправдать власть? Либо династическим "бэкграундом". Либо демократическими выборами. Либо харизматическим началом. Либо мистической победой. При этом ресурса демократического санкционирования или преемства мало.
С 91-го года власть пытается утвердиться как открытая, демократическая, социально-ответственная, но получается многое по В.Павлову — "хотели как лучше". Не включается мощнейшие сакральные пласты человеческого бытия, глубинные ресурсы российского общества. Они, кстати, не все однозначно позитивные. Словом, это все серьезно, на диалог власти и экспертного сообщества реально давят осколки старой, коммунистической политической культуры — подпольность, боязнь открытости, боязнь независимости экспертов.
А.П. Но с другой стороны, власть ошибается, она чувствует, что нуждается в помощниках. Она ведь должна привлекать своих футурологов, свое жреческое сословие?
А.А. Власть привлекает их, но делает это как-то избирательно-неразборчиво вместо того, чтобы создавать инфраструктуру настоящего экспертного сообщества. Можно, конечно, попросить экспертов этаким бульдозерным наскоком сделать прогноз лет на тридцать вперед. Академия наук напряжется, даст свои оценки… Но вот что, к примеру, существует в тех же США? Существуют прогнозные системы, более тысячи экспертных сайтов, за каждым из которых стоит экспертная группа. Открыт доступ к этому огромному потоку информации, с возможностью получения из него нетривиальных выводов. И Россия пока выглядит на этом фоне, как варвары перед Римом. Вооруженные не самой худшей методологией, однако. Ведь мы всегда побеждаем, как бы плохи ни были начальные условия, — это стало уже нашей тысячелетней родовой памятью, что ли.
Вызов, который стоит перед современной властью, — выйти за пределы местечковости, клановости, которая сложилась в современной науке, создать открытую, независимую среду для дискуссий, для распространения мнений, для экспертных выводов, для накопления знаний. И тогда будет возможность получать куда более качественный и не авральный результат. Монополизация каналов экспертизы, в том числе прогнозно-стратегической, и забвение необходимости поддержания "пороха сухим", то есть развития самой научной среды, везде оборачивается загниванием. Необходима и конкуренция мнений, и только борьба талантов позволяют поддерживать нормальные отношения с будущим.
В советские времена система экспертного сопровождения решений власти, безусловно, работала. Все это было на весьма приличном уровне компетентности по принципу — лаконично, по сути, и без идеологических шор. Но государственные решения часто принимались, не сообразуясь с мнением экспертов. Хотя исторический промысел находит себя через массу возможностей, глупостей, неожиданностей. Проблема была и в том, что система сильно зависела от субъективных особенностей персонажей во власти. Сейчас власть, в какой-то степени, десубъективизировалась. Есть институциональные интересы, то есть интересы групп, имеющих свои собственные сценарии развития. В чем-то это напоминает "феодальные" корпорации. В отличие от нефтяных и банковских, экспертная корпорация находится на племенной фазе эволюции. Но отношения власти с этой будущей корпорацией должны выйти из формата ситуативных толчков "поди-принеси" чуть-чуть науки. Стране нужен коллективный и отнюдь не только искусственный мозг.
А.П. Путин и Медведев упорно говорят о Развитии. По существу, оно заявлено как политическая и идеологическая тенденция. Если это блеф, это будет катастрофа евразийского масштаба. Если же это не блеф, то сама задача Развития, конечно же, требует гигантских футурологических усилий и обеспечений. Вы чувствуете, что наряду с этими "Стратегиями-2020" с не прописанными технологиями, с непрерывными мантрами о развитии, — что власть будет делать заказ на футурологов, будет их плодить и обучать, вводить их в свою игру?
А.А. Да, мы можем зафиксировать признаки подобной востребованности. Но я был бы более корректен в оценке. В начале 90-х фактически нам привили аллергию на подобные запросы власти. Но создание Центра стратегических разработок в 2000-м — неважно, блеф это или нет, — сослужило свою службу. Этот центр смог привлечь мнения изголодавшихся экспертных коллективов. И пусть, по большому счету, гора родила мышь — но это пробило брешь безвременья предыдущего периода, с абсолютным табу на футурологию. В 1992 году сумасшедшими казались все, кто думает, скажем, о 1999 годе.
В 2001 году у меня был разговор с М.Фрадковым, он был тогда секретарем Совбеза. Я предложил ему от имени экспертов разработать прогноз на сто лет. Речь не шла о том, чтобы обрисовать в цифрах размер ВВП в 2100 году. Российская империя в таких оценках не гнушалась, у нее были и Ломоносов, и Менделеев. В таких постановках важен сам факт метафизической устремленности государства к идеалу, здесь важен постоянный мониторинг и приоритетизация проблем, мобилизация ресурсов для их решения. В 90-е у нас даже первый этап этого процесса, отслеживания, не работал. В основном конъюнктурная беготня. Чем кончился тот разговор? Нас попросили делать короткие ситуативные задачи, дальше дело не пошло. Но спустя несколько лет, в 2005 году, Путин сказал, что мы уже можем думать на десятилетие вперед. Частично потому, что повезло — с нефтью, частично потому, что, видимо, у власти вызрела некая новая ментальность.
А.П. Если проект Развития не блеф, то он предполагает, по крайней мере, две дефиниции. Необходимо определение состояния того, где мы сейчас находимся, "пункта А". Этого до сих пор не было сделано в стране. Нет картины мира, реальность не зафиксирована. И второе, нет образа будущего, "пункта Б", представлений о той реальности, куда предстоит передвинуть страну. Это еще более сложная задача. Если Развитие — не спекуляция и не предвыборная риторика, то конечно, у власти появляется гигантский запас, сравнимый и с Лос-Аламосом, и с космическим проектом.
А.А. Возможно, в вашем вопросе есть некое преувеличение роли власти. Есть еще миллионы людей со своими страстями и мотивациями — то, что называется нацией. В 90-е годы, например, влияние руководителя отраслевого министра на события в отрасли не превышало 10%. На излете советской эпохи роль отдельных министров вообще не просматривалась. И сегодня, если взять статистику исполнений решений президента Путина, то и она не превышает десятой части. Самоорганизация страны везде и всегда имеет место. Она порождает массу неожиданных, непросчитанных ходов, некоторые из которых спасительны. Из этого получается исторический прогресс, а иногда и катастрофы.
Но, конечно, власть, обладая даже 10% влияния на массив принятия решений, может потратить этот ресурс самоорганизации бездарно, а может сверхэффективно. Поэтому вопрос состоит не в том, за Развитие ли власть, или же не за Развитие, а лишь за стабильность. Весь мир сейчас не знает, что будет дальше. Столь велик масштаб вызовов.
Под Развитием, опять же, можно понимать несколько крупных проектов. Соорудить мост через реку. Или построить вторую или третью колею на всех железных дорогах. Но это понимание не стратегическое. Интересы отдельной корпорации — это не всегда интересы страны. Можно построить несколько десятков ГЭС — но это будет линейным развитием. А ведь ГЭС могут и не понадобиться. Какой толк строить их, если через десяток лет ценность будет совершенно в другом?
Власть боится не того, что средства разворуют. Она боится неизвестности впереди. Есть и вторая ловушка — власть хочет Развития, но чтобы оно шло под контролем. Но на одной поляне с нами ведут свою игру другие игроки, которые играют совершенно по-другому. А мы выходим на такие игры либо с романтизмом 90-х, либо с прожженным административным патернализмом
А.П. С помощью высоколобых ученых, которые концентрируются в западных школах, во многом западный мир вошел в нынешнее катастрофическое состояние. Каждая их победа странным образом оборачивается поражением. В этом есть какая-то космическая загадка. Хочется вырваться из этой воронки, чтобы не участвовать в мировом самопоедании. Может быть, русский проект представляет эту альтернативу Западу? И русское Развитие — это в первую очередь развитие русской альтернативы?
А.А. Русская наука, как органическая и весьма достойная часть мировой культуры, действительно стоит как-то обособленно. Хотя посчитайте, сколько россиян сейчас в ведущих научных центрах и фирмах Запада занимается наукой. То, что на Западе не удержали под контролем многие процессы, — это как раз понятно. Как можно удержать, если вся эта система, по сути, колониальна, если вся она зависит от перераспределения ресурсов? Но помимо этого, мир сейчас стал фантастически сложен сам по себе. И возможности человека влиять на него в мировом масштабе всегда наталкиваются на то, что в мире вдруг появляется какой-нибудь "непросчитываемый" ХАМАС. Идет рост катастрофичности. Все системы бытия социума стали сложнее. Технические системы усложнились. Все человечество проходит фазовый переход. Управлять таким миром предельно сложно. У миллиардов людей — собственная воля, мотивация, представления о справедливости. Как мины, в этом мире заложены желания мести не только в "провалившихся территориях", но и в тех, кто проиграл в мировых войнах. Час расплаты может для каждого прийти по-своему. И, наконец, как может человек управлять чем-то большим, пока он в себе всё не исправит?
А.П. Не может ли здесь на первый план выйти категория чуда как способа влияния на исторический процесс без знаний рациональных технологий?
А.А. Технология чуда уже давно введена в оборот. Это стратегия "один в поле воин", когда один разведчик мог своей информацией влиять на передвижение дивизий. Это логика асимметричных ответов. Это технологии непрямых действий. Всё это активно разрабатывается, в том числе в футурологии.
А.П. Но это и технология молитв. Упование на чудо совершается всем народом и может привести в действие скрытые механизмы управления миром, не связанных с рациональным постижением.
А.А. Совершенно верно. Принцип неопределенности Гейзенберга свидетельствует примерно о том же. Мы всего не знаем никогда. Всегда приходится "действовать по обстоятельствам", как говорится в армии. А чтобы не ошибиться, требуются внутренний настрой, внутренняя гармония в человеке, принимающем решение. Либо он входит в резонанс с системами, наполняет себя большими началами. Либо он проигрывает.
Русская национальная идея связана с чудом. В русском народе господствует безусловная солидарность с тем, кто верит в чудо на архетипическом уровне. Если вы уверены, что идете на благое дело, твердо веруя, что Господь благословил, то у вас нет преград. Это доказала вся история России, вплоть до Великой Отечественной войны. Кто выбивается из подобного архетипа, становится изгоем. Архетипической фигурой здесь является "товарищ Сухов". Это пример смирения, неназойливости, невылезания на рожон и при этом профессионального отношения к делу, когда приказ выполняется до конца. И в итоге Сухов побеждает. А Петька и Верещагин представляют другие линии поведения — и они погибают.
А.П. В связи с царственными днями я общался с разными священниками. Есть ощущение, что надвигающаяся безысходность, катастрофичность мира и России, вызывает в людях ожидание Спасителя. Ожидание возвращения Царя, прошедшего через страшную гекатомбу. Люди выкликают этого умудренного опытом воскресшего царя, который прошел и казни, и войны, и вернулся бы сюда спасать свой народ.
А.А. Боюсь, это не проявляется массово в русском народе. К судьбе Николая Второго в обществе сложное отношение, общество расколото. Но, безусловно, наше общество нуждается в Высшем начале, Отце, о чем мы чуть ранее говорили. Требуется на духовном уровне смягчить дисгармоничность мира с помощью этого трагического сюжета, вызвать очистительный катарсис. Но еще большая проблема — это появление героя. Герой — тот, кто совершает необычные поступки в необычных условиях. Заменить красных героев белыми не получится. Но важна неистеричная память и о героях, и о геростратах. Хотя единый пантеон создать тоже тяжело. Но низвергая одних героев и возвышая других, мы впадаем в дикость. В любом случае нам нужно больше света. С этого света и надо начинать. А свет — это преображение.
Оригинал статьи: http://www.zavtra.ru/cgi//veil//data/zavtra/08/769/71.html
Александр Проханов
"Завтра", № 33 (769) от 13 августа 2008 г.
Дата публикации на сайте: 22 августа 2008 г.
комментарии: 0
|
|