Футурополитика и хронократия

Дмитрий Андреев
ФУТУРОПОЛИТИКА И ХРОНОКРАТИЯ
Издатель сборника «De futuro, или История будущего» Дмитрий Андреевотвечает на вопросы газеты «Завтра»

"ЗАВТРА". Дмитрий Александрович, в сентябре 2007 года на страницах нашей газеты вы рассказывали об изданном вами "Эсхатологическом сборнике" и вообще о роли и месте эсхатологии в современной политике — как мировой, так и российской. Помнится, вы тогда высказали несколько неожиданных суждений, из которых следовало, что уходящий президент отмечен знаком некой сакральной миссии. Но Путин вот-вот покинет свой пост, а ничего необычного, что подтверждало бы его избран- ничество, интерпретируемое в эсхатологической системе координат, так и не произошло. Третьего срока не состоялось. Будущее того позитива, который был наработан Путиным за прошедшие восемь лет, представляется крайне неопределенным. Чувство неуверенности, уже почти забытое после Ельцина, вновь засосало под ложечкой, вновь напомнило о себе щемящим и тревожным неведением того, что нас ждет.

Дмитрий АНДРЕЕВ. Те факты, которые я приводил в подтверждение своей мысли о том, что некоторые действия Путина могут прочитываться как свидетельства его особой эсхатологической миссии, никто не дезавуировал. Кстати, и жесткое нежелание Путина тем или иным способом остаться у власти я, например, не стал бы объяснять только лишь его обостренным легизмом и приверженностью Конституции. Их-то в истории нашей страны было уже немало, только на моей памяти нынешняя — третья. Будут и другие. Что, Путин этого не понимает? На последней пресс-конференции этот человек вообще предстал неким сгустком ядерной энергии — и потому особенно бросалось в глаза вопиющее несоответствие между сказанным и несказанным, но домысливаемым и угадываемым. В общем, от своих слов об "эсхатологических знаках" я не отказываюсь. 

"ЗАВТРА". Ваш новый сборник посвящен в принципе близкой теме — истории будущего. Что вас подтолкнуло к этому новому издательскому проекту? Нынешняя мода на футурологию? Намерение продолжить дело, начатое "Эсхатологическим сборником", но только уже в несколько ином — проектном — ключе? Или какие-то другие соображения? 

Д.А. Пожалуй, справедливы все перечисленные вами аргументы. Но не только они послужили причиной выпуска нового сборника. Начну по порядку. Сборник "De futuro, или История будущего" концептуально, организационно и во многом инфраструктурно является продолжением трех других проектов, реализованных и еще продолжающихся. Перечислю их в хронологическом порядке. Первый из этих проектов — уже названный вами "Эсхатологический сборник", вышедший в 2006 году в петербургском издательстве "Алетейя". Работа над ним началась еще в 1999 году. В результате удалось собрать представительный набор текстов по истории эсхатологических идей — причем текстов по своим ценностно-мотивационным установкам как светских, так и религиозно ориентированных. Второй проект — это интеллектуальный клуб "Красная площадь", работающий с осени 2005 года под руководством Александра Неклессы и на протяжении первого года своего существования — при моем организационном участии. Клуб стал площадкой содержательной дискуссии по наиболее острым проблемам России и мира. Более половины авторов сборника "De futuro, или История будущего" участвовали в работе этого клуба. Наконец, третий проект — журнал "Политический класс", издаваемый Виталием Третьяковым, где мы с Вадимом Прозоровым, соредактором как "Эсхатологического сборника", так и нынешней книги, работаем в настоящее время. Проблемы грядущего выходят сейчас в число ведущих сюжетов "Политического класса". И в этом отношении весьма симптоматично, что все без исключения авторы сборника "De futuro, или История будущего" либо публиковались в "Политическом классе", либо участвовали в другом проекте его главного редактора — телепередаче "Что делать? Философские беседы" на канале "Культура", в которой тема будущего также обсуждается регулярно. 

 "ЗАВТРА". То есть вы хотите сказать, что издание нового сборника явилось естественным и закономерным результатом многолетней работы и никак не связано с "бумом будущего", который сегодня переживает наша интеллектуальная среда? 

Д.А. Конечно, я не стану полностью отрицать фактор конъюнктуры. Тем более, что конъюнктура эта представляется мне не столько кем-то срежиссированной (хотя и такая режиссура, безусловно, имеет место, но об этом чуть позже), сколько обусловленной гораздо более фундаментальными причинами. Первая из них — это растущая интеллектуальная неудовлетворенность мыслящих слоев общества отсутствием реальной публичной дискуссии по насущным проблемам дальнейшего развития нашей страны. Недовольство сведением политической повестки дня к сугубо материальным аспектам благосостояния — да и то в минималистском размере, совершенно не соответствующем фантастическим размерам взимаемой государством природной ренты. Вторая причина — переход подавляющей части представителей социогуманитарной среды из режима выживания, характерного для 90-х годов минувшего века, в режим насыщения. Режим, снимающий острую необходимость повседневной заботы о поддержании элементарного витального обеспечения и, следовательно, позволяющий задумываться о фундаментальных смыслах бытия, а также о перспективах — индивидуальных, групповых, общественных, государственных, планетарных. Третья причина уже выходит за рамки сугубо внутрироссийской проблематики и в ситуации "столкновения цивилизаций" сводится к усилению религиозных исканий, росту конфессионального влияния на положение дел внутри общества, а также на политику. 

Наконец, четвертая причина проистекает из стремительно нарастающего противоречия между претензией России на полноправное членство в социокультурном ареале Запада и ее онтологическим нежеланием (а скорее, витальной неспособностью) воспринять тоталитарно насаждаемый в пространстве "золотого миллиарда" новый жизненный стандарт. Стандарт, который под убаюкивающую — так сказать, политкорректную — риторику ведет к фактическому уничтожению христианской цивилизации с её ценностями и ориентирами. Вот четыре вполне объективные причины, превращающие тему будущего из предмета научной и не очень научной фантастики, а также из повода для досужих пересудов в буквально актуальную повестку дня и объект серьезного комплексного анализа и многоуровневого проектирования. В результате актуализируется ключевая для всех конфессий тема эсхатологии. Причем не только в конфессиональной среде, но и в светской культуре. Трансцендентные сюжеты становятся чуть ли не повседневностью, а в отдельных случаях к ним начинают апеллировать как к инструментам практической политики. 

"ЗАВТРА". Вы знаете, встреча с любым серьезным специалистом открывает что-то новое не только в той сфере человеческой деятельности, которой он занимается. Всегда обозначаются какие-то невидимые дотоле выходы "за", в другие пространства бытия. Вы упомянули о "дирижизме" современной футурологии, современного футуробума в России. Связан ли он с ожившей привычкой советских лет к планированию всего и вся, или у него сегодня другие корни? 

Д.А. Тут совершенно очевидна инициатива власти и особенно отдельных ее фигур, ответственных за идеологическое строительство, в целях сохранения своего статуса ключевого, если не единственного, субъекта действия. Они видят себя обязанными инициировать и возглавить процесс осмысления новых реалий, в которых оказалась страна по истечении растянувшейся почти на два десятилетия масштабной трансформации российского политического пространства. И при благоприятном раскладе — взять под свой контроль каталогизацию возможных сценариев развития ситуации в стране и в мире. Вот, собственно, в чем весь "дирижизм" и заключается. Кстати, подобная амбиция Кремля достойна всяческой похвалы. С помощью такого футуродирижизма можно существенно сократить ставший уже притчей во языцех разрыв между властью и интеллектуалами.

"ЗАВТРА". Да, но если модели будущего сегодня оказываются востребованным товаром, то рынок моментально реагирует на такой спрос массовым выбросом ширпотреба… 

Д.А. Я бы сказал, что ситуация футуробума провоцирует две ответные поведенческие реакции. Имеются в виду исключительно осознанные реакции, предполагающие хотя бы какую-то субъектность в обстановке этого массового психологического настроя. То есть я говорю не о массовом потребителе футуроощущений, имеющихся на небогатом отечественном рынке эмоциональных и иных услуг. 

Первая из подобных реакций (и наиболее массово представленная) сводится к овладению некой "футуростилистикой" ради повышения собственной капитализации как потенциального организатора или исполнителя тех или иных востребованных футуробумом околополитических, медийных, творческих и иных креативных и не очень креативных бизнес-проектов. Иначе говоря — попытка заработать на будущем. Или игра с будущим как способ "выглядеть в теме". 

Вторая реакция — это самые разные приемы так сказать освоения будущего путем его прогнозирования и обращения на пользу развития настоящего в желательном направлении. Именно эта, вторая, реакция и представляется наиболее перспективной — по крайней мере, как условие, благоприятное для конструирования реальности по чертежам и схемам того, чего еще пока нет, но что непременно должно появиться. В свою очередь даже такое — серьезное — отношение к будущему вовсе не гарантирует его стопроцентное угадывание. 

"ЗАВТРА". Может, все-таки важнее не "угадывание", а "сотворение", или "конструирование" будущего? Только активно представленное, проманифестированное будущее имеет шансы стать явью — хотя бы в первом приближении. То есть тут работают два тесно связанных, я бы даже сказал, взаимопереплетенных, процесса: активное творческое проектирование и внимательное, глубинное, затаенное вслушивание в ритмику времени, в его вибрации и колебания. 

Д.А. Совершенно верно, подлинная футурология — это креативно-рефлексивный процесс. И здесь я бы еще указал на принципиальное отличие двух основных способов постижения будущего. Первый способ можно условно назвать реактивным — это своего рода реакция на некий внешний вызов и достраивание этой самой реакции в будущее. Иными словами, реактивное представление будущего определяется уже даже не настоящим, а прошлым — каким-то возбудителем, который уже сработал. И пото- му реактивное моделирование будущего сводится к экстраполяции в перспективу некой новой реальности текущего момента — реальности настоящего, возникшей после той или иной акции, которая сама по себе уже в прошлом. Пред- полагаемое будущее оказывается в данной ситуации всего лишь измененным — в лучшую или худшую стороны — настоящим, но не каким-то качественно иным пространством бытия. Второй способ можно назвать сценарным. Проектируется некий желаемый сценарий будущего — даже самый фантастический — и путем обратной ретроспективной развертки выстраивается маршрут от этого самого будущего до настоящего. То есть маршрут не из прошлого в будущее, какой получается в результате реактивного моделирования, а буквально из будущего в будущее — через промежуточ- ную остановку в настоящем. Реактивная футурология волей-неволей увлекает за собой в будущее все обременения настоящего и прошлого. Но ведь будущее — вовсе не измененное настоящее, которое в свою очередь выросло из прошлого. Будущее — всегда нечто другое. И субъект, продвигающийся в будущее по классической временной схеме (из прошлого через настоящее), в принципе не в состоянии постигнуть это нечто другое. Он может его лишь создать и сознательно к нему стремиться, как это предлагает сценарная футурология… Понимаю, что приведенные рассуждения звучат весьма схоластично, но они принципиально важны для понимания всей разницы между названными способами моделирования будущего. 

"ЗАВТРА". На практике это — эволюция и революция, оптимизация и прорыв. Ну, с оптимизацией, реформами, как правило, вопросов не возникает — здесь все более-менее ясно. А вот прорыв, революция обычно сопровождаются катастрофами. Чего нам ждать от российского будущего? 

Д.А. Вообще Владислав Сурков в статье "Русская политическая культура. Взгляд из утопии" сформулировал понятие "кода доступа к будущему". Я полагаю, что подобное сценарное проектирование всегда укладывается в четыре такта. Первый такт — проблематизация: опознание и формулировка проблемы, которую надо решить в будущем. Затем следует второй такт, который сводится к переформатированию этой проблемы в некое новое качество, которое возникнет после ее решения в максимально оптимальном для проектанта отношении. Иными словами, второй такт — это определение миссии, которую надлежит исполнить. Третий такт представляет собой как раз "обратный отсчет" от послепроблемной ситуации к текущему моменту, своего рода проектный реверс, чтобы "зацепить" проблему и начать ее "буксировку" в будущее. Сама эта "буксировка" оказывается, таким образом, заключительным — четвертым — тактом сценарной футурологии. 

К сожалению, не только для обыденного сознания, но и для представлений подавляющего большинства прогнозистов характерен не сценарный, а реактивный способ постижения будущего. Наглядный тому пример — как раз нынешняя футурологическая риторика власти. В ней оптимальное будущее предстает как исполнение "нацпроектной" повестки дня. Никоим образом не хочу умалить значения нацпроектов и вообще заявленного курса на приумножение человеческого капитала и обретение нового качества жизни, но решительно замечу — только к этому будущее не сводится и не может сводиться. И я очень опасаюсь, что в ближайшей перспективе вся общественная дискуссия о будущем окажется сведенной к путям и способам либерализации страны и, возможно, к изменению Конституции. Точнее — к определению рисунка будущего — не важно 2020-го или 2050-го годов — исключительно сквозь призму "горячих" и "острых" проблем настоящего. Вместе с тем путинские слова об инноватике, произнесенные в начале февраля на расширенном заседании Госсовета, оставляют надежду на то, что избыточно многозначное слово — инноватика — может быть проинтерпретировано в том числе и как апелляция к сценарному проектированию. По крайней мере, лично я не могу себе представить оптимизационную инноватику в пошаговом режиме. Это будет уже не инноватика, а усовершенствование, или апгрейд. Вообще будущее — коварная штука. Оно жестоко мстит тем, кто берется его мастерить, что называется, на потребу дня, ограничиваясь узким горизонтом сиюминутных забот. 

"ЗАВТРА". Можно ли назвать ваш сборник манифестом сценарной футурологии? 

Д.А. Я бы не стал определять наш проект столь однозначно. "De futuro" — не совместный труд единого коллектива, а именно сборник работ разных авторов, характер взаимоотношений которых находится в диапазоне от доверительности самого высокого уровня до отсутствия элементарного знакомства. Среди нас есть приверженцы и реактивной, и сценарной футурологии. Вместе с тем разброс взглядов всех одиннадцати участников сборника — по крайней мере, как это видно по их текстам — не слишком велик. Данное обстоятельство, безусловно, делает возможным возникновение на основе этого сборника тех или иных контуров сотрудничества (помимо уже существующих, причем успешно и продуктивно) с подключением к совместной работе новых лиц, не вошедших в число авторов "De futuro". То есть путь от предметной и оценочной вариативности к леонтьевской "цветущей сложности". 

"ЗАВТРА". Можно ли чуть подробнее охарактеризовать статьи сборника? Чему они посвящены, кто их авторы? 

Д.А. "De futuro" открывается экскурсом в прошлое, в минувший век. Геннадий Бордюгов рассматривает своего рода прошлое будущего — то, как власть и интеллектуалы конкурировали за возможность монопольного определения образа грядущего. Виталий Третьяков анализирует вероятные характеристики русской политии XXI века, отталкиваясь от итогов электорального цикла 2007-2008 годов. В своих построениях автор исходит из того, что повестка дня на ближнюю и среднесрочную перспективы будет диктоваться вызовами, которые очевидны уже сейчас, и делает порой самые неожиданные прогнозы. Например, о трансформации электорального процесса в некое подобие практики акционирования или о новом типе международных отношений на основе "цивилизационного конкордата". В статье Юрия Громыко рассматривается будущее в среднесрочной перспективе — отстоящее от нас примерно на два с небольшим десятилетия. В центре внимания автора — опорные смысловые конструкции и новое прочтение русской идеи: какой она может стать через пару десятилетий и уже даже сейчас, дабы прочерченный в статье сценарий смог реализоваться. Александр Филиппов размышляет о перспективах политической идеологии вообще и намечает направление и сущностное содержание ее трансформации в сторону деидеологизации и эстетизации. Две статьи сборника реконструируют будущее в пространственном измерении. Юрий Крупнов разворачивает свой проект обустройства российского Дальнего Востока и его превращения в один из центров не только национального, но и мирового развития. Юрий Солозобов пишет о тенденциях в постсоветском пространстве, которые проявятся в течение ближайших нескольких лет. Завершающий статейный блок посвящен грядущим глобальным переменам. Александр Неклесса рассматривает переживаемый в настоящее время миром процесс цивилизационного транзита и характеризует складывающиеся в его результате новые социокультурные, политические, геоэкономические реалии. Андрей Фурсов оценивает перспективы нынешнего кризиса капитализма и указывает на необходимость выработки надежной защиты от него в виде новой этики и нового знания. Карен Свасьян размышляет об усугубляющемся ныне на Западе антропологическом кризисе и указывает на его вероятные последствия. Завершается книга статьей моего соредактора, Вадима Прозорова, который на основе трех примеров из давней и почти современной истории демонстрирует, насколько проницаема грань между прогнозом и пророчеством. 

"ЗАВТРА". Но все-таки чего нам в России нужно ждать от будущего? Насколько самый вероятный сценарий далек от оптимального, что нужно сделать, чтобы приблизить первый ко второму? 

Д.А. По гамбургскому счету, нам сейчас нужен предельно амбициозный проект — создание условий (личностей, сообществ, структур) для режима хронокра- тии. Данный двукоренной грекизм уже был использован Айзеком Азимовым в его романе "Конец вечности" и подразумевал некий Совет Времен, который должен был корректировать ошибки истории. В нашем понимании хронократия — это выстраивание особых отношений со временем, своего рода сотворчество, при котором человек создает будущее по проектам, почерпнутым из этого же самого будущего, а не из прошлого и даже не из настоящего. Как это осуществлять конкретно — разговор особый. Без прогнозирования, предугадывания, прозрения, пророчества, в конце концов, хронократия вряд ли возможна. Надо понимать, что расчленение времени на отдельные куски-периоды — главная опасность, угрожающая хронократу, который вознамерился управлять временем. Ему нужно научиться чувствовать время так, как будто оно дано целиком. Только так можно ухватить нити тенденций и предвидеть дальние результаты мер, которые предпринимаются сейчас, якобы в настоящем, которое в тот же миг становится прошедшим, торопя будущее. Кстати, подобный способ постижения будущего непосредственно из него самого на лингвистическом уровне удачно отражен в названии представляемого сборника. Латинское выражение de futuro можно перевести двояко: "о будущем" и "из будущего". Собственно, так и поступают авторы опубликованных в сборнике статей. Они размышляют о будущем, как будто находясь в нем и вглядываясь оттуда, из будущего, в настоящее, в день сегодняшний. Похожим образом мы обычно смотрим в прошлое — чаще всего в соблазне хотя бы воображаемого преодоления необратимо оставшейся в минувшем реальности. Но, применительно ко взгляду из будущего в настоящее, наше положение оказывается просто фантастическим по своим возможностям: глядя на самих себя из нашего же собственного будущего, мы обретаем уникальный шанс продвигаться по жизни оптимальным путем. Путем буквально фатальным в силу его предрешенности, причем предрешенности субъектной, предрешенности, сознательно выбранной из дня завтрашнего для дня сегодняшнего. И в силу этого — предрешенности прозрачной. Поэтому "прозрачный фатализм" — это не оксюморон, но результат сознательного выбора, критерий профессионализма, маркер личностной состоятельности. 

"ЗАВТРА". Предлагая такой смелый проект управления временем, не боитесь ли вы усмешек людей нерелигиозных по поводу его фантастичности и негодования верующего люда от того, что вы бросаете вызов Богу? 

Д.А. В подобной установке нет ничего богоборческого. Просто люди, для которых сакральное измерение жизни — точно такая же реальность, как и окружающий мир, — способны становиться со- причастными будущему с помощью духовного делания, а люди, далекие от такого миросозерцания, — совершенно другими способами. Всё зависит от того, как воспринимать саму возможность трансвременных перемещений. Если как дар свыше и одновременно одно из неисчислимых казуальных проявлений непостижимой человеческому разуму взаимосвязи свободы воли и предопреде- ленности, то это одно. Если как результат конкретных действий — то совсем другое. Предвижу явно напрашивающуюся ассоциацию с выражением de futuro — ассоциацию, на которую наверняка укажут наши критики из-за ее саркастической хлесткости: что, мол, проект de futuro — это проект "дефутуризации", предпринятый "дефутуризаторами". Поэтому, во-первых, лишу потенциальных критиков сборника возможности произнести это выражение первыми. А во-вторых, в какой-то мере и соглашусь с тем смыслом, который обретает латинский предлог de, превратившийся в аннигилирующую приставку приведенного неологизма. Затея сборника — в какой-то степени действительно вызов тому способу постижения будущего, который считается единственно допустимым и уместным, то есть будущему как улучшенному или ухудшенному настоящему. В отношении такого будущего сборник действительно является откровенно "дефутуризаторским" начинанием. 

"ЗАВТРА". Стало быть, вы твердо стоите на том, что хронократия — это не просто игра ума, это еще и практика, технология? 

Д.А. На мой взгляд, будущее из удела фантастов и разного рода прорицателей превращается сегодня в предмет хронократии как особой социоантропологической технологии. Поэтому идея настоящего сборника возникла не на пустом месте, а именно как ответ на явственно ощущаемый общественный (а значит, и политический) запрос. Запрос, вызванный исчерпанностью развития, основанного на паразитическом проедании ресурсной ренты — не важно, под какими лозунгами: либерально-демократическими образца 90-х или вполне патриотическими, но оттого не менее бесперспективными по причине своей генетической привязки к трубе. Да, само по себе обращение в будущее и к будущему не разрешит в одночасье главного заклятья нашей сегодняшней жизни — тотального, всеобъемлющего господства рентных отношений сверху донизу и от Чукотки до Калининграда. Для снятия этого заклятья потребуются либо долгие годы, либо те методы и способы, на какие действующая власть никогда не решится, либо что-то еще. И вот это самое "что-то еще" и может быть обретено в поисковом пространстве будущего, где определится чаемый народом и властью новый поворот — не левый и не правый, не консервативный и не либеральный, не космополитический и не державнический, а выводящий осмысление бытия России в совершенно иную систему координат. Что это за координаты, каковы их единичные отрезки и какое количество пространственных измерений они способны объять — сказать сегодня трудно. Но уже можно достаточно верно (пускай во многом интуитивно — история непостижима с помощью одной лишь логики) обозначить курс и уловить хотя бы самые общие очертания того будущего, которое посылает в настоящее свои знаки и к которому надлежит проложить дорогу из дня сегодняшнего. 

"ЗАВТРА". Что ж, спасибо, Дмитрий Александрович, за подробный рассказ об идеях вашего нового сборника. Хочется верить, что его идеи окажутся продуктивными для будущего России. 

Д.А. Если в принципе говорить о перспективах хронократии, то здесь вырисовывается целый проектный комплекс. Поэтому на повестке дня нового этапа истории нашей страны (а смена первого лица в нашем патерналистски ориентированном обществе означает смену этапа, несмотря на любую риторику о преемственности курса и несменяемости команды) — разработка масштабного плана освоения будущего, своего рода футурополитики, и активная пропаганда образа культурного героя-хронократа, которому окажется под силу эта миссия. Остается надеяться, что "De futuro, или История будущего" внесет свой посильный вклад в реализацию этой задачи.