Быть, понимать, решаться. Знание в эпоху кризиса мировидения

Сегодня эпоха, предъявившая миру экспансию городской культуры и адекватные ей социальные форматы, близка к завершению.

 

Города – деятельные организмы. Заселив планету, они продолжают умножаться в числе, но, расползаясь мегаполисами, обрастая фавелами, претерпевают разнообразные мутации, превращаясь в хабы, терминалы, закоулки многолюдного подвижного метаполиса. Национальные государства утрачивают привычную актуальность, их суверенность изменяется под влиянием глокализации, субсидиарности, деволюции, новых формул политического единения. А региональные интегрии по-своему перемалывают состояния и границы прежних обществ.

 

Что ждет человека и покидающую лоно прежнего бытия цивилизацию? Как мыслить настающее настоящее? Рефлекторно реагировать на перемены? Воспринимать ли их как смертельную угрозу стабильности? Стремиться удержать прежний смысловой и социальный порядок, апеллируя к прошлому как идеалу? Активно представлять будущее как собственную версию иного?

 

Конвертируя современность в транзит, мы входим в виртуальный (virtualis), но именно поэтому подлинный (virtus) мир, где настоящее сожительствует с представляемым, сущее с должным, возможное с запретным, а траектория жизни в заметно большей степени зависит от усилий человека и выбранной позиции. Подобное бытие на разломе предполагает иную модель рефлексии, нежели прежнее понимание ситуаций и методов практики.

 

Кризис мировидения – источник стремительно накапливающихся неурядиц. Когнитивная растерянность, умножение недостатков катафатической стилистики отчасти амортизируются усложнением методологического аппарата, переосмыслением контракта с экзистенцией, но все это – в предродовом буйстве прорывающихся контртезисов негативной диалектики.

 

Шанс на исход из сценарных тупиков, однако, не в сумме рефлексивных практик. Речь идет о ревизии предельных оснований, о переменах в аксиоматике знания и действия.

 

 

 

Платон

 

В Европе второго тысячелетия возникла организация знания, которая с некоторыми модификациями сохранилась до нашего времени.

 

Новоевропейской городской средой было востребовано умственное производство – однако как ремесло. На заре Нового времени в условиях проникновения в Европу аристотелизма проблема знания как такового, его организации и «упаковки» приобрела острый характер. В конце XIII века в Парижском университете проходят две масштабные дискуссии, фактически имевшие следствием рождение науки в современном ее понимании.

 

Деистской рефлексии Аристотеля о перводвигателе («движущей причине») и нисхождении следствий, определяемых в соответствии с законами логики – то есть соблюдению принципа непротиворечивости как критерия истины – была противопоставлена иная позиция: испытание реальности в эксперименте. Ход рассуждения был следующий: ум всемогущего, свободного Творца кардинально отличен от ума человека, превосходит логику и не всегда понятен (ср. Книга Иова). Поэтому в отыскании истины нельзя исходить лишь из логически обоснованных установлений, сколь бы очевидными те не представлялись. Познавать же реальность можно, прибегая (помимо Откровения) к испытанию творения, ибо, будучи созданное Творцом, оно в своем естестве содержит и приоткрывает взыскующему грани Его мудрости, отчасти замыслы, приближая к истине и развивая разум. Критерием истины становится эксперимент, опытная проверка гипотезы, и тогда закономерности/структуру мира мы начинаем понимать исходя не из умозаключений, но из запечатленных в творении мыслей Бога.

 

Гуманитарное знание (scholarship), включающее социальное и сферу математики (логических инструментов), – сумма дисциплин, исследующих дела людей, творения их ума, рук, сердец, постулирующих и развивающих саму семантику постижения – является дисциплинированным (отвечающим определенным требованиям) рассуждением, сферой свободных искусств.

 

Конкурирующими институтами обретения знания (и развития личности) становятся университет, затем – академия.

Сегодня явно и неявно происходит реорганизация актуального знания на постулатах, отличных от классических формул разграничения на научное, дисциплинарное, прикладное.

 

Черты эпистемологического транзита в конституции знания как института можно различить в концепции слияния науки и технологии в синтетическую форму технонауки. Переосмысление феномена европейской науки под маркой знания о технологиях фактически реализует паллиативную конструкцию, где на основе либерального подхода к теоретической верификации закономерностей, обретаемых порой по принципу «черного ящика», коррумпируется континуальность науки. Кроме того, допускается неотчетливость, избыточность обоснований, фактически нивелирующая «бритву Оккама». А при высокой эффективности результата (параметр, становящийся доминантным) «закрываются глаза» на высокую степень неустойчивости выявленных закономерностей, подчас даже на уникальность и спорадичность их проявления.

 

Можно также представить реконструкцию шаблона знания в виде тетраматрицы, описывающей четыре ситуации:

 

 

Мишель Фуко

 

Бернарду Меламуду принадлежит сентенция: «Когда нет героев, все мы – лишь обыкновенные люди и не знаем, насколько далеко способны зайти».

 

Жизнь – это шанс. Аристократия, знать, нобили, edelinge, герои, лидеры, праведники: слова, деформированные скепсисом, стертые от плоского употребления, обозначают в некоем светском подобии «золотой легенды» тех, кто в земном несовершенном естестве воплотил черты взыскуемого идеала: лучших, достойных, могучих, умелых, великодушных, одаренных личностей. Людей, расширяющих диапазон возможностей, повышающих эталон и мощь человеческих качеств, демонстрируя оппозицию подлому состоянию. Людей, пребывающих в статусе само- и миросозидания, способных к немыслимым свершениям, жертве, удержанию и преодолению зла, демонстрации добродетелей, достигая в том числе не всегда очевидных окружению, но впечатляющих потомков результатов.

 

Эти люди подобны искрам в ночи: те, кто извлекает из повседневности музыку сфер, поддерживает человечность, дает надежду современникам, пестует слабеющий дух поколений, те, в чьей жизни мелькнул гений и ощутимо усилие по извлечению сущности из прагматики – в чем-то они сродни образу барона, за волосы тянущего и вырывающего себя из болота.

 

В мире, искажаемом мерзостями быта, коварством и немощью людской природы, некоторым даны во владение дух, интеллект, сила, состоятельность, талант, динамичная несуетливая структура личности, особая ритмика жизни. Им свойственны стремление заглянуть и шагнуть за горизонт, тяга к познанию и самопознанию, способность к умному действию, искусство трансформации: шанс, пережив трансмутацию, реализовать преображение.

 

Субъект существует (является таковым) посредством объекта, то есть в творческом акте и ради результата со-бытия – сути жизни. Талант есть дар свободы: невечерний свет, нечаянная радость, благодать; но если не используется либо используется уродливо, он утрачивается. У разных даров свои маршруты. У духовных – лествица, у интеллекта – образование, характер сопряжен с благородством, богатство – с состоятельностью. Герои способны преодолевать препоны земных ограничений, усмирять суггестию деспотизма, даже отстранив стражей аутопоэзиса, пренебрегая инстинктом самосохранения. Порой жизнь венчает явное либо скрытое мученичество, одиночество на пиру, но обретаются путеводные звезды.

 

Мы живем в мире, субъективная неопределенность которого заметно возрастает. Кроме того, в течение ХХ века глобальный театр операций, скорость, масштаб перемен, повышение рисков предопределили обновление методологии познания и действия, пересмотр процедур принятия/реализации решений.

 

Чем больше акций мы совокупно совершаем, чем больше познаем, тем обширней сфера соприкосновения с неведомым. Усложнение организации предполагает рост технологической неопределенности: снижение надежности техносферы. Закономерности чаще проявляются как статистический параметр, в технических, социальных сетях фиксируется феноменология «странных процессов». Естественно, возрастают нагрузки на интеллект, психику, физиологию. При усложнении контроля над ситуацией повышается значение креативности, способности ad hoc опознавать и постигать скоропись нестандартных обстоятельств, поддерживать душевное равновесие, активный интеллектуальный, творческий статус.

Homo sapiens способен принимать верные решения на основе несовершенных, противоречивых, заведомо неполных данных. Однако длительное время мысля и действуя в соответствии с постулатами линейной логики, обитая в затворе механистичной модели реальности (корни чего уходят к эпохе Просвещения и глубже – к древнегреческим истокам, аристотелизму), мы оцениваем возможности собственного естества по прописям культурного эталона, основа которого – обобщение, исходящее на практике до стандарта.

 

Человек сегодня – органичная часть управленческой механики, исполняя ту или иную функцию, он инструментален. Подобная его «объектность», подвергаясь долгое время своего рода индустриализации, содействовала обезличиванию и отчуждению. Но, будучи по природе не объектами, а субъектами, причем весьма сложными, люди сохранили способность к операциям нестандартного свойства, подчас спонтанным, эффектным и продуктивным.

 

Анализируя позитивные/негативные обстоятельства умножающихся коллизий, мы не только обретаем недоступный ранее опыт, но можем на его основе делать выводы, ведущие к кардинальному изменению процесса принятия и реализации решений. И все же в мире нарастающей мощи машин силы физического человека кажутся пошатнувшимися, возможности – ограниченными. Обстоятельства же все чаще требуют наличия либо выявляют отсутствие уникальных ресурсов, особых человеческих качеств, указывая одновременно на альтернативы, в частности на ту или иную форму протезирования недостающих свойств: киборгизацию, искусственный интеллект или эффективную методологию действий в условиях неопределенности.

 

Со времени мировых войн методология познания/действия и культура управления объектами, субъектами, ситуациями, событиями претерпела ряд внутривидовых революций, произведя на свет такие регламенты, как исследование операций, системный анализ, системная динамика, теория высокоадаптивных самоорганизующихся систем, эффективно действующих в среде комплексных, критических ситуаций. Но сейчас, по-видимому, мы находимся на пороге еще более значимого транзита в данной области.

 

В ХХ веке произошло не просто усложнение характера операций. Постепенно основным объектом внимания становится не столько состояние настоящего либо будущего (отложенное целеполагание), сколько сам процесс как практика перемен и возможный статус бытия.

 

Необходимость иметь дело с динамичными, нелинейными, многофакторными ситуациями, зарождающимися на грани турбулентности и хаотизации, предопределила поиск инструментария, соответствующего конституции сложных и сверхсложных организованностей. Развиваются технологии матричного, рефлексивного, точечного, семантического (рефлекторного), внешнего управления, исследуются возможности использования критических зон, облачных структур, терминалов, хабов, аттракторов, идеалов etc. Все это ведет, в частности, к переоценке антропологического фактора. Человек перестает быть операциональным элементом системы – объектом, функцией, агентом, его сознание, отношения с природой и обществом претерпевают серьезную перестройку.

 

Кроме того, с расширением спектра значимых взаимосвязей открываются новые обстоятельства. Очередным рубежом стало понимание и освоение методов синергийного управления в присутствии неклассического оператора.

Выясняется, к примеру, что, как и в природных процессах, присутствие индивида в социальном космосе, его намерения нестандартным образом влияют на событийный ряд (феномен «неклассического оператора»). Сама субстанция бытия, ее состояния оказываются связаны с субъектом теснее, нежели представлялось; избранный идеал, смысловой регистр универсальным образом настраивают события и, что важнее, определяют стратегический горизонт, а также создают режим наибольшего благоприятствования движению в избранном направлении. Или же провоцируют жесткое противодействие среды.

 

Иначе говоря, действовать «правильно» или «неправильно», причем не только с точки зрения психологии либо морали, но и с позиции, которую можно определить как метафизическая, оказывается помимо прочего серьезной практической, едва ли не прагматичной проблемой.

 

Взаимодействуя со все более высокими уровнями сложности, постигая и формулируя статус постсекулярности, мы ощущаем соприсутствие сил, законов, конструкций, которые до конца не понимаем, однако пытаемся осмыслить. И будучи практиками, используем (в качестве примера укажу на такие явления, как synchronicity и serendipity). Подобный подход, позволяющий осознанно и продуктивно действовать в ситуациях серьезной неопределенности, предполагает персонализм, конкретность, а также неотчуждаемость экспертизы/знания от субъекта и даже метафизических обстоятельств.

 

 

Кризис отношений с возрастающей комплексностью и критическим статусом технических, биологических, социальных, антропологических систем предвосхищает коллапс управления/контроля, равно как стимулирует грядущий прорыв к радикально иным принципам познания/действия.

 

Уникальность возникающих ситуаций, их подвижный характер, взаимопроникновение (диссипация), универсальная связность (голографичность), каскадная новизна, нелинейность, высокая степень критичности требуют не просто очередной ревизии привычных алгоритмов действия или даже пересмотра эпистемологического тезауруса, но изменения самого способа освоения калейдоскопичного универсума. Существующий категориальный аппарат и методы конвертации обретаемого знания (подчас прямой его редукции) в силу обнаруживаемых несовершенств все чаще используются, если можно так выразиться, метафорически, препятствуя восприятию новых ферментов и осознанию изменившихся форматов бытия.

 

Особенно впечатляют изъяны, вызовы, перспективы в сфере социальных и гуманитарных дисциплин, включая военные, происходящее переосмысление правовых, финансовых, информационных, математических теорий и практик, транзит от логики последовательного выстраивания процесса, смена дисциплинарного и индуктивного направления рассуждения («снизу вверх») на матричный гештальт, низводимый и актуализируемый в нужный момент в нужном месте.

 

Девальвация дисциплинарного консенсуса предопределила развитие таких методов, как негативная диалектика, самоорганизующаяся критичность, синергийный подход к миропознанию, миростроительству, ко всему пространству операций. И это лишь начало процесса; речь, по-видимому, идет о развивающемся состязании в преадаптации – параметрах социокультурной и методологической революции, об изменениях в языке и семантике, о генезисе иной рациональности, возможно, фундаментальном развороте в умственной практике от катафатических установок к апофатическим. И не в последнюю очередь – об осмыслении самого модуса апофатического мировосприятия, а также о рецептах и сценариях постижения непостижимого, которые формулировались, развивались преимущественно в Византии в среде исихастов. В том числе – о переносе акцента на внекатегориальное опознание/осознание инакостей, когда знание о неизвестном оказывается не фокусировкой обретенной в разное время суммы аргументов, но узнаванием и познанием: иначе говоря, событием встречи и обладания, то есть фактом. Мы избороздили пространства ума, но не сердца.

 

Наконец, не исключено, что именно апофатическое мировидение и синергийный тип мышления/сознания, способный познавать неординарные идентичности, судить алогичные перипетии и выносить относительно них верные вердикты, не зная всех обстоятельств, то есть вынужденных оперировать в среде беспорядочных иерархий в условиях губительной новизны, могут стать основой следующего поколения интеллектуальных практик, послужив трамплином для витка цивилизационной динамики.

 

Культура невербального постижения предполагает мгновенную ориентацию в облачных структурах, особую технику взаимоотношений с иным, усилия и процедуры по осознанию и удержанию неопределенной комплексности не только в ее существенных чертах, но в целостности и полноте. Другими словами, в постсовременном ментальном и практическом обороте востребован специфический модус и опыт взаимодействия с формально неотрефлектированными, неопознанными, телеологическими и теологическими измерениями бытия…

 

Возникающие в этой связи предположения, пожалуй, можно кратко изложить следующим образом: человек в обстоятельствах принятия критически сложных решений верно избирает и успешно преследует цели, если пребывает в непрерывном процессе развития. Или – на языке иной системы мировоззренческих координат – если он постоянно беседует с Богом.

 

 

Оригинал: http://www.ng.ru/ideas/2013-02-22/5_knowledge.html